Война с Турцией 1828 года вновь заставила его поступить на военную службу, после чего Чертков окончательно вышел в отставку и поселился в Москве, в старинной усадьбе на Мясницкой. Деятельность его весьма разнообразна. Он составил значительный минералогический кабинет, собирал бабочек и описывал флору Острогожского уезда, в 1834 году выпустил «Описание древних русских монет» (Чертков был обладателем богатейшей нумизматической коллекции). С этого времени он почти исключительно посвятил себя изучению русской истории, русских и славянских древностей. В 40–50-е годы вышли исторические труды Черткова: «Очерк древнейшей истории протославян», «Фракийские племена, жившие в Малой Азии» и другие.
Унаследовав от отца и деда с материнской стороны значительную библиотеку, Чертков усердно пополнял ее сочинениями о России, историческими работами на всех европейских языках и славянских наречиях. После смерти Черткова библиотека была открыта для публики и, хотя была сравнительно невелика, до образования в Императорской публичной библиотеке отдела Rossica представляла единственное в России собрание книг о славянских племенах. С 1863 года при Чертковской библиотеке был основан журнал «Русский архив», издававшийся до 1873 года. Когда в 1883 году открылся Исторический музей, библиотека и нумизматическая коллекция были переданы туда.
П. И. Шаликов (1768–1852)
«Князь Шаликов был по происхождению грузинец, что обнаруживала и его физиономия: большой нос, широкие черные брови, худощавость», — писал Михаил Александрович Дмитриев.
Журнальный издатель и поэт, князь Петр Иванович Шаликов был заметной фигурой в Москве начала XIX века. Получив домашнее образование, он поступил на военную службу, участвовал в турецкой кампании, взятии Очакова, польской войне, вышел в отставку в чине премьер-майора и поселился в Москве. Он печатался в журналах, подражая Дмитриеву и Карамзину, которых избрал своими литературными учителями, позднее сам издавал журналы: «Московский зритель», «Аглая», «Дамский журнал». Он был популярен, но весьма своеобразно. Сентиментальный тон шаликовской лирики возбуждал насмешки и провоцировал эпиграммы. «Князь Шаликов, — свидетельствует Дмитриев, — был чрезвычайно известен и смешон своею нежностию, которой совсем не было в его характере; он был только сластолюбив и раздражителен, как азиатец; его сентиментальность была только прикрытием его эпикурейства. Он был странен и в одежде: летом всегда носил розовый, голубой или планшевый платок на шее. Его очень забавно описал поэт князь Вяземский:
Его нежные бульварные похождения невообразимы! Иногда за это ему случалось попадать или в неприятные или в смешные приключения, которые не подлежат скромному описанию, но которые забавляли его современников».
Глава многочисленного семейства, отец дочерей, которых никак не удавалось выдать замуж, и неутомимый женский угодник, князь Шаликов, конечно, в первую очередь был своего рода достопримечательностью старой Москвы, неизменным атрибутом Тверского бульвара: «Мне сказывал Загоскин, — вспоминал Ф. Ф. Вигель, — что во время малолетства случалось ему с родителями гулять на Тверском бульваре. Он помнит толпу, с любопытством, в почтительном расстоянии идущую за небольшим человечком, который то шибко шел, то останавливался, вынимал бумажку и на ней что-то писал, а потом опять пускался бежать. „Вот Шаликов“, — говорили шопотом, указывая на него, — и вот минуты его вдохновения».
И все же, по крайней мере, одно сочинение князя Шаликова заслуживает внимания. В 1812 году за недостатком средств Шаликов не смог уехать из Москвы и остался в первопрестольной столице, занятой наполеоновской армией. Результатом явилась книга «Историческое известие о пребывании в Москве французов». Когда впоследствии, как свидетельствует Дмитриев, граф Ростопчин призвал князя Шаликова для объяснения: «Зачем он остался в Москве?» — «Как же мне можно было уехать! — отвечал князь Шаликов: — Ваше сиятельство объявили, что будете защищать Москву на Трех Горах, со всеми московскими дворянами; я туда и явился вооруженный; но не только не нашел там дворян, а не нашел и вашего сиятельства!» — Еще забавнее: что он к этому прибавил по-французски: «Et puis j'y suis resté par curiosité!» (И потом я остался из любопытства).