Не успели мы порядочно отойти, как нам на глаза попалась раскачивающаяся на ветру вывеска, на которой красовалось слово «Молочная». Туда женщина и вошла.
— Для вас, миссис, или для дочурки? — спросил молочник, наполнив кувшин, но не торопясь отдавать его покупательнице.
— Конечно для дочурки! — ответила та с укором. — Неужто я хоть каплю выпью, пока моя девочка голодна?
— Понятно, миссис, — проговорил молочник и отвернулся от прилавка, всё ещё не отдавая кувшина. — Хочу убедиться, что отпустил по полной мерке. — Он прошёл вдоль ряда полок, уставленных горшками и кувшинами, и, старательно держась к ней спиной, снял с полки небольшой сосуд и долил в кувшин сливок. При этом он пробормотал: — Может, это её хоть чуточку утешит, бедняжку!
Женщина осталась в неведении относительно этого доброго дела; она приняла кувшин с простыми словами: «Доброго вечера, мастер!» — и отправилась своей дорогой. Но детишки оказались более наблюдательными, и когда мы выходили вслед за ней на улицу, Бруно сказал:
— Это был хороший поступок. Мне нравится этот человек. Если бы я был очень богат, я дал бы ему сто фунтов — и булочку. Ой, Сильвия! — воскликнул мальчик, когда мы прошли порядочное расстояние. — Там о-диванчики!
И в следующую секунду счастливые дети уже неслись через выгон, наперегонки устремляясь к своим одуванчикам.
Пока я стоял, любуясь ими, на меня снизошло странное полудремотное чувство: заместо зелёного газона появилась железнодорожная платформа, а там, где подрагивал в воздухе лёгкий Сильвин силуэт, я, как мне показалось, разглядел колеблющиеся очертания леди Мюриел; но претерпел ли и Бруно изменения и превратился ли он в того старика, которого она догоняла бегом, наверняка я сказать не мог, поскольку моё чувство схлынуло так же внезапно, как и нашло.
Взойдя в маленькую гостиную, общую для наших с Артуром спален, я нашёл своего друга стоящим у окна, спиной ко мне. Артур, по всей видимости, не слыхал моего прихода. Чашка чаю, только что, несомненно, пригубленная и брошенная, стояла на одном конце стола, а на противоположном лежало начатое письмо с пером поверх; на диване валялась раскрытая книга, лондонская газета занимала свободное кресло, а на маленьком столике, стоящем рядом, я заметил незажжённую сигару и распечатанную упаковку сигарных спичек. Этот вид поведал мне о том, что мой друг Доктор, всегда такой методичный и сдержанный, только что перепробовал столько разных занятий и не остановился ни на одном!
— Как это не похоже на вас, Доктор! — начал я, но тут же умолк, поскольку он повернулся на звук моего голоса, и меня поразила та чудесная перемена, что произошла в его наружности. Никогда ещё я не видел, чтобы лицо человека сияло таким счастьем или чтобы глаза светились таким неземным светом!
— Да, друг мой! — сказал Артур, словно отвечая на вопрос, прочитанный, вероятно, на моём лице. — Это правда! Это правда!
Излишне было и расспрашивать, что это за правда.
— Благослови вас Бог! — воскликнул я, чувствуя, как мои глаза наполняются слезами счастья. — Вы были созданы друг для друга!
— Да, — просто ответил он. — Друг для друга. И как же изменяется при этом Жизнь человека! Мир уже не тот, что раньше! Это не то небо, на которое я смотрел вчера! Эти облака — я никогда в жизни не видел таких облаков! Они выглядят, словно сонм парящих ангелов!
Ну на мой-то взгляд облака как облака; правда, это ведь не я, как говорит Кольридж, «был млеком рая напоён, вкушал медвяную росу»![75]
— Она хочет видеть тебя, немедленно, — продолжал Артур, внезапно спускаясь с неба на землю. — Она говорит, что одной капли ещё не хватает в её кубке счастья.
— Уже иду, — сказал я и повернулся к дверям. — А ты не со мной?
— Нет, сударь! — сказал Доктор с неожиданным усилием — кстати, совершенно пропавшим втуне — вернуться к своей профессиональной манере. — Разве у меня вид человека, которому необходимо куда-то идти? Разве ты никогда не слыхал, что где хорошо двоим, там третий…
— Слышал, приходилось. Только ведь Третий Номер-то — это я! Но когда сойдёмся мы втроём?
— В грозу, под молнии и гром![76] — ответил он и залился таким счастливым смехом, какого я уже много лет от него не слыхал.
ГЛАВА VI
Майн Герр
В общем, я отправился в свой одинокий путь. Подойдя к Усадьбе, я увидел леди Мюриел, ожидавшую меня у садовой калитки.
— Вижу, вижу, нет нужды ни желать вам счастья, ни доставлять вам удовольствия! — начал я.
— Нет нужды ни в том, ни в другом! — отозвалась она и по-ребячьи весело рассмеялась. — Мы доставляем людям то, чего у них пока нет, мы желаем им того, что когда ещё будет! А у меня всё это уже есть! Всё это уже моё! Вы должны зайти поговорить с моим отцом, — продолжала она. Мы стояли совсем рядышком, у калитки, устремив взгляд вдоль тенистой аллеи, но стоило ей произнести последние слова, как на меня потопом хлынуло знакомое «наваждение»: я увидел милого старого Профессора, приближающегося к нам, и ещё я понял (а это было гораздо страннее), что леди Мюриел тоже отлично его видит!
Что произошло? Неужели сказка смешалась с реальностью? Или это леди Мюриел тоже поддалась «наваждению» и тем самым обрела способность перенестись вместе со мною в сказочный мир? Слова были уже у меня на губах («Там в аллее я вижу моего давнего приятеля; если вы с ним незнакомы, позвольте вам его представить»), когда произошло нечто в высшей степени неожиданное — леди Мюриел заговорила сама:
— Там в аллее я вижу моего давнего приятеля; если вы с ним незнакомы, позвольте вам его представить.
Мне показалось, что я пробуждаюсь от сна, ибо хотя «наваждение» всё ещё не отпускало меня, но отдаленный силуэт, что ни секунда, то изменялся словно картинки в калейдоскопе: только что был Профессор, а сейчас уже кто-то другой — и обратно! К нашей калитке он приблизился всё же в образе «кого-то другого», и в душе я признал, что не мне, а именно леди Мюриел предстоит нас знакомить. Она сердечно приветствовала и, растворив калитку, впустила почтенного старичка — судя по всему, немца, — который непрестанно оглядывался вокруг изумлённым взором, словно тоже только что пробудился от сна!
Да, это был отнюдь не Профессор! Мой знакомец просто не в состоянии был отрастить себе такую роскошную бороду со времени нашей последней встречи; более того, он непременно признал бы меня, ведь я-то не сильно изменился с тех пор.
Как бы то ни было, он просто взглянул на меня затуманенным взором и снял шляпу, услышав обращённые ко мне слова леди Мюриел: «Позвольте представить: Майн Герр», — а затем с сильным немецким акцентом произнес: «Рад знакомству с вами, сударь», — отчего я вполне убедился, что раньше мы с ним не встречались.
Леди Мюриел повела нас в столь знакомый мне тенистый уголок, где уже завершены были приготовления к вечернему чаепитию, и пока сама она ходила звать графа, мы расселись в двух мягких креслах; «Майн Герр» взял рукоделье леди Мюриел и принялся рассматривать его сквозь огромные очки (в доброй степени из-за них-то он и показался мне попервоначалу Профессором).
— Подрубала носовой платочек? — произнёс он как бы в размышлении. — Значит, вот чем занимают себя английские миледи, а?
— Это единственное достижение, — сказал я, — в котором мужчина до сих пор не смеет тягаться с женщиной.
Тут леди Мюриел вернулась вместе со своим отцом, и после того, как граф обменялся с «Майн Герром» парой приветливых слов, а мы все насытились насущными «земными благами», удивительный старичок вернулся к заинтересовавшему его предмету из семейства носовых платков.
— Доводилось ли вам, миледи, слышать про Кошелек Фортуната? Ah, so! Вас, наверно, удивит, если я скажу, что из трёх таких маленьких платочков вы можете соорудить Кошелёк Фортуната — легко и быстро!
76
Вопрос рассказчика «Когда (вновь) сойдёмся мы втроём?» по случайности совпадает с самым первым стихом «Макбета» (слова первой ведьмы). Артур озорно отвечает на него следующим, вторым стихом, который имеет лишь приблизительно такое значение, но абсолютно не поддаётся ни литературному, ни даже дословному переводу.