Не может, согласился я.
— А теперь посмотрим, к чему это приводит! — страстно продолжал он. — Если вы хотите побыстрее накачать свои колодцы доверху… А ведь вы не станете отрицать, надеюсь, что именно это нам и нужно?
— Именно это, — сказал я. — В такой перенаселенной стране, как наша, одни лишь Конкурсные Экзамены…
— Что, опять? — вскричал он. — Я-то думал, что они отмерли лет пятьсот назад! Ох уж это Древо Яда, Конкурсные Экзамены! Под чьей смертоносной тенью любой самобытный талант, любая изнуряющая работа мысли, любое не ведающее устали прилежание, благодаря которым наши предки приобрели столь выдающиеся знания о человеке, должны медленно, но верно увянуть и уступить место Кухонной Стряпне, в которой человеческому разуму уготована роль простого колбасного фарша, а все волнующие нас вопросы окажутся всего лишь неудобоваримой мешаниной, которой требуется его напичкать![95]
После этой вспышки обличения он, казалось, на минуту забылся, и лишь уцепившись за последнее словечко спас тонкую нить своих мыслей.
— Да, напичкать! — повторил он. — Мы миновали эту стадию болезни, а она ужасна, уверяю вас! Правда, чтобы это были экзамены в полном смысле слова, мы старались вложить в учеников только то, что требовалось для ответа на вопросы; главнейшее, к чему мы стремились, это чтобы экзаменуемый не знал абсолютно ничего сверх программы! Не скажу, что мы когда-либо этого добились, но один из моих собственных учеников[96] (позвольте уж похвастаться старику) был к этому весьма близок. После экзамена он выложил мне несколько фактов, о которых знал, но не решился упоминать на экзамене, и я уверяю вас, они были тривиальными, сударь, совершенно простецкими!
Я слабо выразил удивление и восхищение. Старичок поклонился с довольной улыбкой.
— В те времена никто не мог предложить более разумную систему надзора за сверканием каждой отдельно взятой одарённой личности и систему её премирования в те моменты, как только она начнёт себя проявлять. Одним словом, мы сажали нашего несчастного ученика в Лейденскую банку, заряжали его по самую макушку, поворачивали ручку конкурсного экзамена и выбивали одну-единственную пышную искру, отчего банка частенько трескалась. Ништо! Мы навешивали на неё бирку «Искра Первого класса» и убирали на полку.
— А какова тогда должна быть более рациональная система? — спросил я.
— Ах, да! Следующей была она. Вместо того чтобы выдавать премии за отличную учёбу целиком и полностью, мы стали платить за каждый хороший ответ на месте. Как сейчас помню лекции тех дней, с горкой мелкой монеты под рукой. «Очень хороший ответ, мистер Джонс!» (Чаще всего это значило шиллинг.) «Браво, мистер Робинсон!» (Полукрона.) А теперь слушайте, что вышло из этого. Ни единого факта они не желали усваивать без оплаты! И когда умный мальчик, окончив школу, приезжал поступать в университет, он получал за свою учёбу большую плату, чем нам платили за то, чтобы обучить его. Тут-то и началось самое худшее помешательство!
— Как, ещё одно помешательство? — вырвалось у меня.
— Уже последнее, — ответил старик. — Я, должно быть, утомил вас долгим рассказом. Каждый университетский Колледж мечтал заполучить умненьких деток, и мы ввели систему, которая, по слухам, была весьма популярна в Англии: Колледжи состязаются друг с другом, а дети вручают себя тому, кто предложит наибольшую цену. Какими же мы оказались глупцами! Им ведь всё равно нужно было поступать в Университет! Зачем же нам за это ещё и платить им? А так все наши деньги уходили на то, чтобы детки поступали в этот Колледж, а не в тот! Состязание сделалось таким отчаянным, что в конце концов стало недостаточно простого платежа. Каждый Колледж, желавший захватить некоторых особенно одарённых детей, вынужден был подстерегать их на станции и отлавливать на городских улицах. Первому, кто их коснётся, позволялось забирать их себе!
— Любопытное это, должно быть, занятие — отлавливать новоприбывших школяров! — сказал я. — Расскажите же, как это выглядело?
— С удовольствием. Опишу вам самую последнюю Охоту, по окончании которой этот Вид Спорта (ибо она и впрямь причислялась в те времена к Спорту — у нас он назывался «Охотой на лисят») был в конце концов упразднен. Я сам был свидетелем — проходил мимо и присутствовал, как у нас говорят, при забитии затравленной лисы. Как сейчас вижу! — продолжал Майн Герр всё более возбуждаясь; при этом он таращил в пустоту огромные невидящие глаза. — Было словно вчера, хотя это произошло… — Тут он словно очнулся, и остаток фразы пропал в неясном бормотании.
— Сколько лет назад, вы сказали? — спросил я, страстно желая не пропустить хотя бы этого факта его биографии.
— Много лет назад, — ответил он. — Сцена на железнодорожной станции, по слухам, была просто непередаваема. Восемь или девять человек, возглавляющих различные Колледжи, столпились у ворот (на перрон никого не пустили), а Начальник Станции прочертил на тротуаре линию, не велев никому её переступать. Ворота распахнулись! Юноша ринулся мимо них и как молния исчез в переулке. Главы Колледжей аж завопили от возбуждения. Университетский Надзиратель дал команду в издревле установленной форме: «Семел! Бис! Тер! Курритэ!»[97] — и Охота началась! Ну и зрелище было, доложу я вам! На первом углу лисёнок бросил свой Греческий Лексикон, чуть дальше — дорожный плед, затем разную мелочь, затем зонтик и наконец то, что, по моему разумению, было ему дороже всего — свой саквояж. Но дичь была обречена: сферический Директор колледжа…
— Директор какого Колледжа? — с надеждой спросил я.
— Одного из Колледжей, — продолжал Майн Герр, — применил Теорию — кстати, его собственное открытие — Убыстрения Скорости и схватил его как раз на противоположной от меня стороне улицы. От их умопомрачительной борьбы просто дух захватывало! Но вскоре всё было кончено. Кто попал в эти здоровенные ручищи, тот уж не вырвется!
— Позвольте спросить, почему вы называете его сферическим Директором? — полюбопытствовал я.
— Эпитет указывает на его облик, поскольку этот Директор своим видом напоминал правильную сферу. Вы же знаете, что когда пушечное ядро — другой пример правильной сферы — падает по совершенно прямой линии, то движется с убыстряющейся скоростью?
Я согласно кивнул.
— Так вот, мой сферический друг (и я горжусь тем, что могу назвать его своим другом) взялся за изучение причин этого явления. Он нашёл, что таковых три. Одна причина заключается в том, что падающий предмет — это правильная сфера. Вторая та, что сфера движется по прямой. И третья, что направление движения — не вверх. Когда выполняются три эти условия, мы получаем Убыстрение Скорости.
— Едва ли, — сказал я. — Прошу извинить за несогласие. Возьмём, к примеру, горизонтальное движение. Если выстрелить ядром горизонтально, оно…
— Оно не полетит по прямой, — спокойно закончил Майн Герр.
— Сдаюсь. А что сделал ваш друг потом?
— А потом он применил свою Теорию, как вы справедливо предположили, к горизонтальному движению. Но движущееся тело, всегда стремящееся упасть, нуждается в постоянной поддержке, коль скоро мы добиваемся строго горизонтальной траектории. «И что же, — спросил он себя, — обеспечит постоянную поддержку движущемуся телу?» Ответ его был таков: «Человеческие ноги!» Каковое открытие обессмертило его имя!
— Простите, его имя… как вы сказали? — незамедлительно спросил я.
— Ещё не сказал, — мягко ответил мой скрытный информатор, от которого совершенно невозможно было добиться интересующих сведений. — Ну а следующий его шаг очевиден. Он перешёл исключительно на клёцки с салом, пока не приобрёл совершенно сферический вид. Затем он произвёл первую, экспериментальную пробежку, которая едва не стоила ему жизни.
95
Ср. с ироничным замечанием «о способе выбрать самого неподходящего человека с помощью конкурсных испытаний» на с. 67 вышеуказанного издания Пикока; и на с. 144: «Вопросы, на которые ответить можно лишь усилием памяти, до тошноты и несварения напичканной самой разнообразной снедью, не могут быть поверкой таланта, вкуса, здравого смысла, ни сметливости ума». (Роман «Усадьба Грилла», в котором содержатся данные пассажи, вышел в свет в 1860 году.)
96
Говоря о «своём ученике», Майн Герр подразумевает, что сам он состоял репетитором. В этой главе Кэрролл критикует систему высшего образования в английских университетах, рисуя её крайние проявления, имеющие место на родной планете Майн Герра. В Англии институт репетиторства существовал до реформы 1910 года, когда был почти полоностью упразднён. Сам же Майн Герр, следуя сознательному выбору, превратился в тип преподавателя, о котором можно прочесть в книжке Дж. Литлвуда «Математическая смесь» (М., «Наука», 1990. Пер. В. И. Левина. С. 27.): «Я унаследовал старые „Экзаменационные книги“ Роуза Болла, относящиеся к началу 80-х годов прошлого столетия. Кое-что в них может представить интерес. В январе на 4 курсах проводился экзамен, состоявший из 18 трёхчасовых работ… Будучи упорным противником старой экзаменационной системы, я был несколько раздосадован, когда обнаружил, что в ней есть много разумного. Для меня было неожиданностью, что студент, занимавшийся только „зубрёжкой“ (в почти современном объёме), не мог подняться выше 23 места, хотя экзаменаторы 80-х гг. и поддавались соблазну ставить вопросы, требовавшие лишь непосредственного приложения книжных знаний. Две работы по решению задач, за выполнение которых можно было получить большое число очков, были для такого студента очень серьёзным препятствием; если ему удавалось получить по ним, скажем, четверть того числа очков, которое присуждалось за их лучшее решение, то он уже продвигался примерно до 20-го места. (Около 1905 г. соответствующие цифры были таковыми: 14 призовое место из 26 за чисто книжные знания, причём в случае получения 7 % очков за работы по решению задач студент продвигался до 11-го места, опережая при этом мистера Д. М. Кейнса [знаменитый английский экономист — А. М.].)» Литлвуд, таким образом, указывает на реальное существование тенденции, против которой предостерегает совего слушателя Майн Герр.