Я отправился вслед за ней в кафе. Уселся за её стол и выдавил из себя самое мрачное приветствие из всех возможных. Продемонстрировал, что якобы я вовсе и не рад её видеть. Но как это ни странно, она тем не менее искренне обрадовалась мне и даже улыбнулась.
— Привет! Я заключила сама с собой пари. Поставила сто против одного, что ты не придёшь. Испугаешься. Не захочешь себя почувствовать дичью, на которую охотятся. От меня обычно так и убегают все умные мальчики. Надо же, я всё-таки проиграла это пари!
— Какое самомнение, а! Твоё эго просто зашкаливает.
— Это естественно. Ведь я же занимаюсь авангардом. И не надо понимать его только как живопись. Когда он только зарождался, то любили говорить, что авангард в политике — это Ленин. Авангард в культуре — это Луначарский. В женском освобождении — Александра Коллонтай. В поэзии — Маяковский, Хлебников, Кручёный. В искусстве — Малевич, Кандинский, Ларионов. В музыке — Авраамов, Шостакович, Прокофьев…
— Стоп, стоп… Все имена знакомы. Кроме одного. Ну, и кто такой этот Авраамов? Я никогда ничего о нём и не слыхал.
— Ну, конечно же, откуда же ты мог это слышать? Ты небось и не знал даже о том, что именно в Баку была впервые исполнена его знаменитая «Симфония Сирен».
— Не знал. А что это за симфония?
— Это долго рассказывать. И навряд ли тебе будет интересно. Впрочем, кто тебя знает? Ты же у нас весь такой из себя непредсказуемый. Хочешь пока жу, где это было?
Я кивнул в знак согласия, и тогда она потащила меня на бульвар. Мы остановились гдето в районе парашютной вышки. Почему-то она кивнула головой в сторону бухты, а потом встала спиной к морю и выдохнула какую-то просто сумасшедшую тираду: — Представляешь, здесь стоял хор, состоящий из сотен людей. Была выстроена вся каспийская флотилия. Разместились артиллерийские батареи. Летали гидросамолёты. Они садились на воду и вновь поднимались в небо. Раздавались потрясающие гудки. В какой-то момент во всё это буйство звуков врывались свистки всех городских сирен. А потом сюда добавлялся шум от работы двадцати пяти паровозов. Дирижировал всем этим дурдомом сам автор. Он стоял высоко-высоко, на специальной вышке. Не такой высокой, как эта, но чем-то очень похожей на неё.
Тут она направилась в сторону парашютной вышки. Она всё это так вдохновенно описывала, что я наглядно представил себе, как вдоль всего амфитеатра бакинской бухты стоят люди и поют интернационал. Ведь она уже успела объяснить мне, что всё это действо было приурочено к очередной годовщине «Октябрьского переворота». И хотя потом и были сделаны попытки повторить эту «Симфонию Сирен» в других городах, но она уже никогда не имела такого успеха, как в Баку.
— Именно эта бухта смогла свести все эти звуки воедино и обеспечить то звучание симфонии, о котором так мечтал автор. Как жаль, что не сохранилось никаких записей этого перфоманса. А может быть, хоть что-то сохранилось? Кто его знает? Сегодня невозможно найти ответ на вопрос о том, было ли это прекрасно или просто ужасно. Думаю, что из чистого любопытства имеет смысл всё это повторить. Ведь сейчас на многих площадках представители современного искусства творят что-то невообразимое.
Но, тем не менее, никому из них в голову не приходит такая оригинальная мысль, что из шума машин и звучания человеческого голоса можно создавать абсолютно новую музыку.
Она всё-таки решила разъяснить мне ещё какие-то детали всего того, что происходило в тот день в бакинской бухте, и начала усиленно жестикулировать. На нас уже начинали оглядываться прохожие. Какая-то женщина, взглянув вначале на неё, а потом на меня, начала крутить пальцем у виска, явно демонстрируя мне, что у моей спутницы не все дома. Но эту розовую бестию было не так-то просто смутить. Она взяла меня под руку и начала тыкать пальцем в парашютную вышку.
— Вот ты представь себе, что там стоит Авраамов. Вместо фрака на нём рабочая спецовка, а вместо дирижёрской палочки — разноцветные флажки. В зависимости от цвета того флажка, который он поднимал, начинали гудеть пароходы и паровозы, включались сирены и гудки. Грандиозно, правда?
— Честно говоря, не думаю, что это было так уж хорошо. Наверное, это был просто шум и грохот.
— А ты представь себе, что звучит симфония, которой абсолютно не нужны слушатели. Ведь все исполнители одновременно являлись и зрителями. Ими были ещё и те люди, которые просто оказались здесь на бульваре. Они подпевали. Если хотели, конечно. Именно пение формировало музыкальный фон. Представляешь себе всю эту картину?