========== Часть 1 ==========
— Привет.
— Привет, — ответили на другом конце.
— Ну что ж, тебя можно поздравить? Вершин обзавелся новым обручальным кольцом, насколько я слышал.
— Спасибо, Симон, неожиданно, — голос в динамике подавляли шумы.
— Так когда вы?
— В августе. Сразу после его дня рождения.
— Значит, слухи не обманули.
— Ты как?
— Всё хорошо. Дома сейчас. В Праге. Можно сказать, отдыхаю. Кстати, как твоя рука?
— Почти, как раньше, спасибо.
— Ну и что? Ты стал счастливее?
— Да. Думаю да.
— А Вершин? Он настаивал на этом?
— На моём счастье? — в динамике усмехнулись.
— На браке.
— Тебе интересно, кто кого заставлял?
— От кого исходила инициатива, если уж быть до конца честным. Просто у меня кое-какой внутренний конфликт по этому поводу.
— Я понял. Блядь, это трудно, говорить с тобой о таком.
— Да ну, — Симон всё прекрасно понимал, сама природа этого разговора была нездоровой, само желание говорить об этом с Егором. — Но мы всегда были далеки от нормы, поэтому просто скажи, как есть.
— Всерьез он заговорил об этом первым. Выбрали Голландию. Улетели вдвоём. Рассказали всем только, когда вернулись. В целом всё неплохо — кто-то принял, кто-то нет, как обычно бывает, — выпалил Егор, будто одним рывком содрал пластырь, чтобы не так больно. Про кольца решил не рассказывать, умалчивая подробности предложения. Это только их, и должно таковым оставаться, но нельзя было, чтобы Симон понял, что его щадят, не разглашая деталей, поэтому оптимистично добавил: — Мы оба этого хотели, наверное, в равной степени. Конфликт разрешен?
— Почти, — Симон улыбнулся. Захотелось увидеть Егора, поговорить, как раньше, когда они ещё дружили, посмотреть в его постоянно горящие глаза, взять часть его силы, его убежденности. Он всегда знал, как поступить, где искать выход — именно такое впечатление он после себя оставил. И именно его поддержки Симону сейчас не доставало. Их дружба была слишком интимной и оттого слишком недолгой, неправильной с самого начала, но Симон чувствовал — Егор оставался бы близким и сейчас, если бы тогда всерьез и на все сто не выбрал Вершина.
— К чему эти вопросы? — Егор произнёс вкрадчиво: — Зачем ты мучаешь себя?
— Знаешь, мы ведь тоже говорили с ним об этом. Только, хотели, как оказалось, не в равной степени.
— Слушай… Я не могу говорить о Максе с тобой. Это трудно — пиздец просто. Мы вместе и всё серьезно. И действительно сейчас всё хорошо: все скелеты вытащены из шкафов и друг другу показаны, всё в таком духе, понимаешь?
— Извини. Ты прав. Я просто… Я не знаю, словно в вакууме с тех пор, как узнал. Нужно было с кем-то поговорить, и только тебе мне захотелось позвонить, это странно, да?
— Всё, как всегда, сложно.
— Сложно.
— Я должен сказать… Наверное, должен, вдруг тебе станет от этого легче. Если бы это был не Макс, я бы никогда не пошёл на такое. И Макс тоже не пошёл бы — если тебя это немного успокоит. Он сам мне это говорил. Поэтому выкинь из головы всякий хлам: если бы то или это. Каждому своё, пойми. Я точно знаю — нельзя забрать чужое, потому что никто никому не принадлежит. А если это так, то и твоим он никогда не был, хоть иллюзия всё же оставалась. Скоро переболит, не злись на меня, хоть это и сложно.
— Я не злюсь. И не болит уже почти. Не болело, пока не узнал про вас. Мы не общались давно… И тут такая новость, вот я и решил позвонить.
— Проверить сплетни?
— Как ни назови, всё одно.
— Надеюсь, тебе легче стало, но это вряд ли, да?
— Не знаю пока, позже пойму. Ты заслуживаешь счастья. Не уверен, заслуживает ли его Вершин, но ты точно.
— Спасибо и на том.
— Глупо звучит: если будешь в Праге, звони, увидимся?
— Нормально.
— Тогда звони.
— Ты тоже не пропадай. Пока.
Серый шарф был мягким и теплым, пальцы перебирали тонкую вязь нитей. Симон отложил мобильник на край тумбочки, накинул шарф на плечи поверх короткой кожанки и два раза обернул вокруг шеи, посмотрел в зеркало. Попытался улыбнуться коротко стриженному, светлоглазому парню в отражении, но вышло не очень. Надел тонкую серую шапку в тон шарфа, выключил свет в прихожей. Небольшой кожаный рюкзак за спиной раскачивался в такт шагам, пока Симон сбегал по лестнице.
Не сказать, чтобы сильно похолодало, но дыхание осени чувствовалось уже во всем. Остановившись у парадного парень прикрыл глаза и вдохнул нежно сиреневые октябрьские сумерки. В наушниках неизменно играли «Рамштайн». Симон поморщился и потянулся к заднему карману за телефоном. В октябре он предпочитал только Стинга. Хороший месяц, любимый город, прежняя жизнь. Прежняя, да не совсем, кое-кого в ней больше никогда не будет. Кое-кого очень важного. Он прибавил громкости. Стинг пел о бедном мальчике, который угоняет дорогие машины и представляет себя кем-то другим. Симон хотел бы стать кем-то другим, как тот мальчик.
***
Открыл дверь своим ключом:
— Мам, это я.
Но никто не ответил. В квартире в самом центре города царил полумрак. Мама — дизайнер всегда допоздна на работе, но даже в её отсутствие дом не казался пустым. Это успокаивало. Сколько уже он здесь не был? Месяц — два? Больше? А теперь вот захотелось. Мальчик прошел в свою комнату, включил свет — всё как во время его жизни с родителями. Плакаты на стенах, старое покрывало с Наруто на полуторной кровати. Настольная лампа в наклейках. Колонки от акустической системы. Он открыл верхний ящик письменного стола, чтобы проверить, на месте ли один из его секретов. Сдвинул верхнюю панель и вуаля: второе дно. Пошарил: пакет травы, пергамент и зажигалка. Не разоблачили, значит. Симон раскрыл маленький полиэтиленовый пакет и принюхался — трава как трава. Свернул сигарету и затянулся. Дежавю: школа, экзамены, первый секс на этой вот кровати. Потом поступление, незаконченная консерватория. Мама тогда так ругалась, а ругается она редко. Он пошарил рукой под кроватью и нащупал футляр. Пальцы на удивление не подрагивали. Поднял крышку, достал скрипку, запах лака ударил в нос. Смычок. Когда он брал инструмент в руки в последний раз? Как только вспомнил, сразу захотелось забыть. Он наиграл мелодию: «Венский вальс», а потом и Стинга, ту из вещей, что только слушал в наушниках. Усмехнулся, отложил скрипку, снова затянулся. Было не сложно так жить, было не плохо, но пусто. Годы разочарования, одиночества и молчания. Но только не с Максом. Вершину он все же открывал душу. Макс его понимал и видел не просто красивой куклой. Макс слушал всерьез, смотрел в глаза и злился всегда тоже всерьез. Теперь он злится на кого-то другого, а злится ли? С ним Симон хотя бы не чувствовал всего этого… Вечная мерзлота. С каждым разом всё более глубокое погружение в себя, и страшно от мысли, что обратно уже не вынырнешь.
Щелкнул замок входной двери. Показалось? Нет: свет загорелся ещё и в гостиной.
— Мам, я у себя!
Она включила большой свет. Всё ещё молодая, стройная, в брючном голубом костюме совсем невысокая брюнетка, улыбается и под глазами несколько деликатных морщинок. Такая она всегда — добрая к нему.
— Как дела? Я не знала, что ты приедешь.
— Я сам не знал, мам. Ты поздно сегодня. Работа?
— Нет, день рождения у знакомой, в ресторане засиделись, — она присела рядом на кровать, увидела скрипку и, проведя рукой по его лбу, посмотрела внимательно в глаза:
— Ты что, курил здесь?
Симон улыбнулся, демонстрируя всё ещё тлеющий косяк в руке.
— О, просто превосходно, — она забрала у него самокрутку и затянулась.
— Эй, полегче.
На это она закатила глаза и, подержав немного в легких, выпустила дым.
— Это всегда было здесь, или ты принес наркотики в мой дом уже будучи взрослым и сознательным?
— Было.
— Если бы я знала.
— То что? Уже бы всё скурила.
— Вряд ли, не самая лучшая трава, знаешь ли. — Женщина затушила сигарету в керамической вазочке в стиле камарес, которую Симон раньше использовал как стакан для карандашей.
— Хватит травиться и пойдем ужинать. Я вчера готовила лазанью.
— Я не голоден.
— Глупости. Поужинаем, и ты мне сам всё расскажешь.