— Защищать Москву?
Молотов подумал и говорит:
— Защищать.
Подошел к Кагановичу:
— Защищать Москву?
— Защищать, — не думая.
Подходит Сталин к Берия:
— Защищать Москву?
Берия говорит:
— Конечно, защищать.
И все мы сказали, что Москву надо защищать. Тогда Сталин сразу же, при нас, стал звонить командующим Уральским и Сибирским округами и вызывать в Москву войска только 19-го октября, после чего подошел к Кагановичу и сказал:
— Вот что, Каганович, голову сниму, если войска не будут доставлены в Москву вовремя.
— Все будет сделано, — сказал Каганович.
После чего Сталин стал диктовать постановление ГКО знаменитое: «Сим объявляется…» помните? «А я, — говорит Пронин, — сидел и писал. Сталин мне продиктовал это постановление, я его записал на бумажке карандашом, сразу же поехал на командный пункт, передали его по радио 19-го, а утром уже напечатали в газетах и разослали по всей стране».
(Этот стиль «Сим объявляется…» я все никак не мог понять, откуда это идет. «Сим объявляется…» — а это Сталин придумал. — К. С.).
Л. Х. Я его спросил: Ну а когда же сняли осадное положение?
Он говорит:
— Положение осадное так и не снимали. Забыли. Не то что забыли, а, понимаете, не до этого было, потому что, честно-то говоря, мы могли снять осадное положение раньше и снять светомаскировку могли раньше. Топлива не было, и поэтому светомаскировку сняли только в конце сорок четвертого года. А снять могли раньше, поэтому осадное положение и сейчас существует. Указа об отмене осадного положения до сих пор нет.
Продолжая разговор с Прониным о Сталине, я сказал, что вот есть в зарубежной печати и у нас кое-какие слухи, что Сталин последние годы страдал психическим расстройством, что этим, наверное, объясняется то обстоятельство, что он был так подозрителен, от всех скрывался, аресты были большие.
— Что я вам скажу? — сказал Пронин. — Я Сталина много раз видел. И в узком кругу, и на большой аудитории. Сложный он был, конечно, человек, нельзя о нем одним словом сказать. Конечно, суров был очень на совещаниях, в ЦК.
Обрубал так, обрезал, что страшно аж делалось. Сколько раз он меня срезал. Думаю — все. А потом, смотришь, — ничего. А вот в узком кругу, в семье — совсем другой человек. Вот видел я его последний раз в сорок девятом году. Отдыхали мы со Щербаковым в Сочи, и пригласил нас Сталин к себе на Рицу.
К. С. С Поповым, очевидно. Щербаков умер в сорок четвертом году[8].
Л. Х. Да, видимо, с Поповым.
— Пригласил нас [рассказывает Пронин] Сталин к себе на Рицу. Вот три дня мы там у него пробыли. И на катерах катались, и завтракали вместе, и ужинали вместе. Прогулки в горы совершали. Я, понимаете, на гармошке играю. Вот я играл, Сталин пел. Очень так душевно себя вел. А ведь на работе-то — зверь.
И это — как Пронин играет на гармошке, а Сталин поет песни, на меня произвело очень сильное впечатление.
К. С. Любил. Жданов на рояле играл, а этот на гармошке.
Л. Х. — И еще могу рассказать случай, — говорит Пронин. — Помню как сейчас — в ноябре еще была бомбежка. Дневная бомбежка в Москве. Как раз мы находились в это время со Щербаковым в ЦК. И туда бомба попала. Стекла повыбивало, двери повыбивало, штукатурка обвалилась. Много раненых было там у нас, и даже убитый. Мы со Щербаковым выскочили и побежали в Кремль, потому что нашу машину разбило. Бежим мы с ним в Кремль по улице Куйбышева. Едет машина — заместителя министра заготовок Ершова. Мы ее остановили. Шофер не хотел везти. Тогда я говорю охране своей: давай выкидывай, мол, без шофера, сам доеду. Ну, тогда он согласился, довез нас до Спасской башни. Прибегаем мы в Кремль. А бомбежка-то продолжается, стрельба идет. Шарах! Бомба в Кремль попала. А в это время шла колонна курсантов училища Верховного Совета, и человек пятьдесят их убило. А Щербакова контузило. Ну, мы из Кремля к себе в Моссовет позвонили. Машина за нами пришла. Только я приехал на командный пункт Моссовета, мне докладывают:
— От Сталина все время звонят. Сталин вас всюду ищет.
Я скорей Сталину звоню, докладываю помощнику: мол, слушаю, чего нужно? «Сталин вам велит срочно приехать». Приезжаем мы со Щербаковым к Сталину.
Сталин к нам бросился прямо. Говорит:
— Что с вами?
Мы говорим:
— Все в порядке, товарищ Сталин. А вид у нас страшный. Мы все грязные, в известке, в штукатурке — после бомбежки-то. А Щербаков ранен.
Ну, Сталин говорит: