Я помотала головой. Я была раздавлена, опустошена и… просто шокирована!
Воспоминания проносятся передо мной, точно суетливые летучие мыши. Прошлое кажется мне прозрачным и ярким; заглядывая в него, я искренне не понимаю, как же раньше я могла быть такой простофилей и ни о чем не догадаться.
Вот мне двадцать один год, и я впервые захожу в степашкинский кабинет. На мне джинсовая юбка такой длины, что ее можно принять за пояс от халата. Сзади топчется взволнованная Лерка, мы обе на взводе и пытаемся поддерживать друг друга беспомощными улыбками и дебиловатыми смешками. Степашкин, тоже еще совсем молодой, сдвинув брови сидит на начальственном месте и молча нас рассматривает. Ему неизвестно о нас ничего, кроме того, что мы студентки журфака без опыта работы и хотели бы пройти в вверенной ему газете производственную практику.
Лерка пихает меня локтем в бок, и я начинаю говорить.
– Меня зовут Саша Кашеварова, я мечтаю работать в вашей газете. А это моя подруга Лера. Мы обе хотели бы работать в отделе моды.
– В отделе моды вакансий нет, – пожимает плечами Степашкин.
А я наклоняюсь поближе к Леркиному уху и шепчу: «Надо же, какой противный!»
– Но я могу предложить вам попробовать себя в отделе новостей, – продолжает он, рассматривая мои ноги.
Перехватив его взгляд, я, признаться, чувствую себя немного польщенной. До тех пор, пока он не добавляет:
– Только вот если хотите здесь работать, будьте добры, одевайтесь прилично.
Мы хором фыркаем – ведь нам обеим известно, что микроскопическая юбочка куплена за фантастические деньги в жутко модном бутике и надевается только по особенным случаям. А этот олух очкастый посмел ее раскритиковать.
И тут ничего не подозревающий Степашкин добавляет:
– Если хотите, я могу рассказать вам о работе нашей редакции более детально, – при этом он смотрит не на Лерку, а прямо мне в глаза, – только вот сейчас у меня совсем нет времени. Что вы скажете насчет совместного ужина… Скажем, послезавтра, в восемь?
Ну откуда мне было знать, что это было приглашение на свидание? Я-то к тому моменту уже успела навесить на будущего начальника несмываемый ярлык «воплощение смертной тоски». И я отчего-то я была уверена, что наша «симпатия» взаимна. Ведь неспроста же он ни с того ни с сего завел разговор о неприличности моей любимой юбки.
Я была почти на сто процентов уверена, что в этой редакции нас с Леркой не оставят.
Поэтому, недолго думая, и ответила:
– Вообще-то я полагала, что ужины в мои обязанности не входят. Можете располагать моим журналистским талантом в дневное время, а вот вечера я обычно занимаю кое-чем другим.
Степашкин опешил и даже не ответил ничего. А мы с Леркой, еле сдерживая смех, вывалились из кабинета и отправились обмывать очередную производственную неудачу в ближайшее кафе. Там, за молочным кофе и пончиками, она сказала, что я повела себя, как крутая американская феминистка из кино о женской независимости. Так что собой я осталась полностью довольна, несмотря на то, что работу в газете мы так и не получили.
Каково же было наше удивление, когда на следующий день нам позвонила секретарша Степашкина (разумеется, это была не Диночка, которая в те годы еще школьницей была, а ее предшественница) и деловым голосом предложила приехать, чтобы подписать контракт! Мы даже сначала подумали, что это кто-то из однокурсников, наслышанных о наших «успехах», нас подло разыгрывает. Но в редакцию все-таки явились – так, на всякий случай.
В тот день мы. Подписав контракт, и стали официальными сотрудницами «Новостей Москвы».
И тогда я так и не смогла понять – почему же Максим Леонидович принял решение нас оставить?
Зато теперь я вспоминаю тот взгляд, которым он буравил меня из-под очков с самого моего первого появления в редакции, и думаю – ну какой же невнимательной идиоткой я была!
– И что же… Что же мне теперь делать? – беспомощно спросила я. Хотя Степашкин, по всей видимости, был последним, кто мог бы ответить на этот вопрос. – И зачем вы мне это рассказали? Почему именно сейчас?
– На самом деле, я вовсе не о том хотел поговорить, – буркнул он, возвращаясь за свой стол, – и если бы вы удосужились выслушать меня тогда, по телефону… У вас есть проблема, Саша. Очень серьезная.
– Как, еще серьезнее? – я вздрогнула – что-то было не так, и я не сразу поняла, что именно, но потом все-таки догадалась. Степашкин назвал меня Сашей. Не Александрой, не Кашеваровой, не бедовой девицей. А просто Сашей. И это показалось мне диким.