Степашкин схватил меня за руку:
– Неужели там про тебя написано? Ну надо же, какие у них журналюги оперативные. Вот бы мои корреспонденты так работали, – он подскочил к торговцу и приобрел сразу несколько газет, так, на всякий случай.
– Издеваешься все, – вздохнула я.
Надо сказать, Леркин исполненный горечи монолог произвел на меня сильнейшее впечатление. Мне тридцать один год, а я, в сущности, никогда не была мучима философским вопросом: а зачем же я, собственно, появилась на этом свете? Каково мое истинное предназначение? Уж наверняка не писать глупые газетные заметки и не выискивать объявления о распродажах.
Мне тридцать один год, скоро тридцать два, а я еще не сделала ничего значительного. Не прославилась, не родила ребенка, не написала гениальную книгу, не спасла кому-нибудь жизнь, не сделала карьеру. Пожалуй, самым взрослым моим поступком был покупка подержанной недорогой «Шкоды». И это, выходит, все, на что я способна.
Безо всякого интереса развернула я газетный листок, который Степашкину пришлось буквально всунуть мне в руки, и… просто не поверила своим глазам!
Центральный разворот украшала моя фотография!
Моя фотография!
На которой я получилась просто потрясающе – волосы уложены, как у кинодивы шестидесятых годов, губы блестят, брови красиво подведены коричневым карандашиком! И мне так идет белый бархатный жакет! Я хороша до невозможности – только вот охранники, запечатленные на снимке рядом со мной, этого, похоже, не замечают. Меня сфотографировали в тот момент, когда два здоровенных детины в униформе волокли меня к выходу. Я же сопротивлялась, а мой исполненный тихой ярости взгляд был устремлен куда-то вдаль (видимо, на сцену, на которой стояла Стейси). Какое же одухотворенное лицо было у меня в тот момент!
Мое настроение резко скакнуло вверх – ведь эту газеты увидят все!
Все!
Правда, у меня нет знакомых в Лондоне, кроме Стейси. Но не беда – зато может получиться так, что листок случайно попадется в руки Дэвиду Бекхэму или даже самому принцу Уильяму. Вот это будет по-настоящему круто! Кто-нибудь из них может заочно в меня влюбиться, и тогда Лерка уже не сможет цинично рассуждать о моей никчемности, да и Степашкин не будет буравить меня столь неприязненным взглядом.
Заговорили мы одновременно:
– Какая ты здесь хорошенькая! – взвизгнула Лерка.
– Ура, наконец-таки обо мне написали в газете! – торжествующе возопила я.
– Здесь написано, что ты нахалка и скандалистка, – процедил Максим Леонидович Степашкин.
Кажется, они что-то еще говорили. Лерка болтала и смеялась, распугивая хозяйничавших на площади голубей, Максим бубнил какую-то чушь поучительного характера. Но мне было все равно. Я глупо улыбалась и чувствовала себя почти абсолютно счастливой. Сказал бы мне кто полгода назад, что все вот так обернется, я бы ни за что ему не поверила. Подумать только – я в Лондоне, на мне дорогущий новый жакет, рядом со мною лучшая подруга, в носу которой дерзко поблескивает колечко, и мужчина… Гм, любимым я его, конечно, не назову, но вчера вечером мы целовались три часа подряд, и мне даже не стало скучно. И он так нежно смотрит на меня, и так ласково говорит… что он говорит?
– Ладно, не надо переживать. Это всего лишь жалкий бульварный листок, – взял меня за руку Степашкин, – я уверен, что его даже никто не читает.
И в этот момент кто-то робко дернул меня за рукав. Я обернулась и увидела двух незнакомых девушек с одинаковыми застенчивыми улыбками и фотоаппаратами наперевес.
– Простите, не хотели вас беспокоить… – заикаясь от волнения, начала одна из них.
– Понимаем, что вы все время заняты, но… Нам так хотелось бы с вами сфотографироваться! – подхватила вторая.
– А вы ни с кем ее не перепутали? – нахмурился Максим.
– Что вы! – засмеялись девчонки. – Вы же та самая Саша Кашеварова, которая устроила грандиозный скандал. Мы вас любим!!.. Ой, а автограф вы нам не дадите ли?