Вот то, что я хотел сказать, а дальше говорите сами.
Я, к сожалению, не вызвал у вас настоящего голода, настоящего аппетита, потому что все больше теоретизировал. Сейчас мы можем поговорить о жратве уже поконкретнее. У меня очень простые, к сожалению, вкусы.
Нет, нет, к сожалению. Вы же знаете, что мое любимое место – это «Рюмочная» на Большой Никитской, а любимая вещь в «Рюмочной» – фаршированные кабачки. Но вы же знаете: я не пью. Я в основном закусываю. Мне в выпивке больше всего нравится закуска.
Кстати, вот еще о чем хотел упомянуть: в книге «Малыш и Карлсон» (помните, у нас была лекция?) символика еды тоже занимает огромное место, потому что там есть эпизод, когда Карлсон созидает своего рода алтарь: строит башню из кубиков и кладет наверх тефтельку. Для Карлсона ведь еда тоже имеет очень большое значение, его обжорство символично.
Что касается моих пищевых пристрастий, они очень просты. Я очень люблю пельмени. Наверное, в этом есть определенный смысл, потому что пельмени являют собой совершенное произведение. В нем есть идеальная тестовая форма и густое мясное содержание. И потом, пельмени – это быстро, вот что очень важно. Я люблю сосиски, особенно в томатном соусе. Это русские такие вещи. Русская диетическая сосиска была довольно доступна. Дачные какие-то воспоминания: сосиска в томате. Отчасти, может, через Булгакова это пришло: «Открыли кастрюлю – в ней оказались сосиски в томате». Вот такие вещи.
Булгаков-то как раз был гурман, большой любитель сочной ветчины, каких-то таких штук. Но у меня, повторяю, вкусы чрезвычайно простые, основанные на впечатлениях советского детства. Сосиски, если удавалось. Да! А чаще пельмени – те, помните, в красных пачках, которые всегда разваливались. И поэтому тесто плавало отдельно, мясо отдельно. Но это не портило удовольствия.
– Мясо теряло форму…
Мясо не теряло форму, оно осталось подушечкой. А если еще туда, знаете, сливочного масла запустить, то это вообще было чудо! Да не голодали, Господи. Хорошо все было.
Скажите, пожалуйста, что, по-вашему, символизировало седло барашка Форсайтов?
Ну, братцы, я так глубоко не залезал в это дело.
(смех в зале)
Но, понимаете, какая штука: честно вам скажу, я не люблю «Сагу о Форсайтах», я гораздо больше люблю «Конец главы», где, по крайней мере, во втором томе поставлена действительно серьезная проблема: имел ли он право отречься от христианства ради спасения своей жизни? Но там еды нет. А вот что касается седла барашка, мне видится вот что: баранина вообще для англичанина – это очень серьезная вещь. Это символ мужественности. Баранья похлебка, часто с чеснокоме, почти как у итальянцев, жареная баранина, бараний стейк. Мы уж не стали об этом говорить, но вспомните рассказ Моэма «Ланч», где к нему приехала поклонница и он рассчитывает ее угостить, а у него осталось на полмесяца сколько-то гиней, и он рассчитывает съесть простую телячью или баранью котлету. Это символ суровой простоты. А ей надо чего-то утонченного, ей надо лосося, ей надо персик… И он потратил всё. У него даже не хватило на чаевые. И последняя фраза: «But I have had my revenge at last. Today she weighs twenty-one stone. («Теперь я отомщен, она весит 300 фунтов»). Утонченная еда в английском понимании всегда противопоставлена простой, грубой, надежной пище. Баранья котлета – вот пища писателя! И тогда у него будет мужественный стиль. Так что, видимо, седло барашка у Форсайтов играет некоторую роль отсылки к воинственной традиции, к аристократической доблести. Хотя, убей меня Бог, я не помню, что Сомс ел. Совершенно это ушло. Я помню, кого он…