Он действительно не мог есть при людях, но всех очень щедро окормлял. Как страшно, как трагически обернулось это в судьбе человека, который уморил себя голодом, который в буквальном смысле умер от голода – у него позвоночник прощупывался через живот. Эта искусственная аскеза, которой он себя уморил, конечно, метафора литературного самоубийства. А метафора расцвета, сочности и прекрасности – это кулебяка Петуха.
Еще один очень важный и, я думаю, в европейской литературе определяющий сюжет, – это сюжет Уленшпигеля, который не просто ест, который к еде относится чрезвычайно серьезно и в каком-то смысле молитвенно, потому что у него рядом есть действительно ходячий «горшок для поглощения еды», ходячий сычуг – это Ламме Гудзак, наверное, главный персонаж-спутник всей европейской словесности со времен Санчо Пансы. Вечная парочка: голодный безумец, худой, с безумными пророческими очами и при нем толстоватый простак (или простоватый толстяк). Пара, которая со времен Сервантеса странствует через всю мировую словесность.
Это и Дон Гуан со своим Сганарелем, и Уленшпигель с Ламме, и воплощающий обоих в одном лице Швейк, который сам себе и Дон Кихот, и Санчо Панса. Но во всех этих текстах принципиально важно, что именно герои едят. Важно, что Уленшпигель, – в отличие от Санчо Панса, который любит фасоль, холодец, все расплывчатое, – Уленшпигель предпочитает колбасу с ее отчетливо фаллическими значениями. Вспомним, что там есть очень важный символ: «ищи Семерых», семь грехов смертных оборачиваются семью добродетелями. Чревоугодие переходит в аппетит, уныние в здравомыслие и т. д. Так вот, Уленшпигель раздираем страстями противоположного свойства: он и жесток и добр; и насмешлив, и сострадателен; он беспощаден и он же очень сентиментален. И поэтому две главные страсти в жизни Уленшпигеля – это «черная» колбаса и «белая» колбаса. Надо вам сказать, что когда я читал «Легенду об Уленшпигеле» (а она была моей абсолютно любимой книгой с 7-летнего возраста и ею осталась, до сих пор среди величайших произведений Европы я всегда на первое место ставлю этот гениальный симфонический роман, эту «библию» XIX века, поэтическую, мудрую, тонкую, изумительную) – тогда меня очень волновали две проблемы: как бы мне попробовать «черной» колбасы и «белой» колбасы. Разумеется, в советское время колбаса тоже была почти эротическим символом, в известном смысле запретным. Уж во всяком случае, она возбуждала больше, чем любая эротика. В замечательном фильме Владимира Меньшова «Зависть богов» герои смотрят эпизод из «Последнего танго в Париже» с анальным сексом со сливочным маслом, и конечно, сливочное масло волнует их гораздо больше, чем анальный секс, потому что без анального секса можно жить, а без сливочного масла нелегко, хотя тоже, в общем, можно. Подумаешь. И вот колбаса, конечно, волновала не эротически, но дело в том, что палочная, фаллическая символика колбасы в «Легенде об Уленшпигеле» заявлена абсолютно прямо. Там он хочет похитить палку колбасы. «Вот уж дам я тебе другой палкой!» – кричит хозяйка. «Так возьми мою», – говорит Уленшпигель.
И это прелестно. Но и на этом они отчасти примиряются, хотя она все равно его прогоняет. Одержимость «черной» и «белой» колбасой была мне с детства очень знакома, и я знал, что «черная» колбаса – это кровяная, самая вкусная. Уленшпигель любит ее больше. А «белая» – это копченое сало, которое он тоже, впрочем, любит. Мне случай попробовать кровяную колбасу впервые представился в 13 лет, когда дед повез меня в Киев к друзьям-однополчанам. Там продавалась кровяная колбаса. Представить вы себе не можете, с каким пылом я на нее набросился. И вот изумительное подтверждение того, что в человеке важнее всего не физиология, а мозг. Мне эта колбаса показалась ужасно вкусной именно потому, что это было то, что ел Уленшпигель. И впоследствии безумно я полюбил эту колбасу: жареную, естественно, политую кетчупом, если есть возможность. Потому что с ней мы как бы приобщаемся, конечно, не к свиной жизни, не к свиной крови и не к поэтике бойни, а мы с ней приобщаемся к веселым и жизнерадостным гёзам – персонажам, которые каким-то удивительным образом умудрились создать эту оранжевую символику свободы за 300–400 лет до всякого Майдана. И для людей моего поколения Уленшпигель был не только символом свободы, но и символом радости, символом простых радостей жизни. Мы понимаем, что Ламме Гудзак ему необходим. «Веселое брюхо Фландрии», – говорит о нем автор. И действительно, что была бы Фландрия без своего веселого брюха? Точно так же все мы детьми читали гениальную книгу Сергиенко «Кеес Адмирал Тюльпанов», которую я мог бы поставить рядом с «Уленшпигелем…». И больше всего нас восхищали эти колбасы, которые щедро там упоминаются, жаренная на сале фасоль, и, конечно, пиво. Сергиенко понимал, что книга его рассчитана на детей и поэтому пиво пьют, в основном, отрицательные персонажи (Железный Зуб, например), но делают они это так аппетитно, что до сих пор этот звук «буль-буль-буль! хрр-р-р!» для меня олицетворяет блаженство. Помню, когда я впервые попробовал пиво, я сделал это исключительно по наводке Кееса Адмирала Тюльпанов. Тоже, должен признаться, мне очень это понравилось. Хотя я не стал бы это списывать только на счет литературы.