Все эти «традиционные науки» основаны не на объективных, добытых экспериментальным путем фактах, они суть «приложение чисто духовных идей, существующих не для удовлетворения материальных потребностей общества, а единственно для того, чтобы облегчить духовное совершенствование личности, указать ей пути к достижению высших, ничем не обусловленных состояний». Генон подчеркивал, что в отличие от «мирских лженаук» гностическое познание ведет к преображению познающего: «Познание и бытие в сущности едины». Так, вопреки общепринятым взглядам, конечная цель алхимии вовсе не превращение металлов, а сопровождающая алхимический процесс трансмутация личности: в то время как косная первоматерия превращается в философский камень, хаотические и темные элементы человеческой психики пресуществляются в упорядоченный и просветленный строй «сверхсознания».
Все эти науки носят символический характер, «ибо учение, касающееся невыразимого, очевидно, может лишь намекать на него с помощью соответствующих образов, являющихся опорой созерцания… Это означает, что такое учение неизбежно принимает символическую форму»[34]. Символическая система познания выше философской, поскольку она по природе своей синтетична, тогда как философия чисто рациональна и постигает реальность, лишь анализируя, расчленяя ее, символическая система ведет в сферу «супрарационального», которое для Генона вовсе не то же, что иррациональное: «То, что выше Разума, — поясняет он, — не противоположно ему, а просто-напросто недоступно». Символы в отличие от философских категорий не выдуманы людьми, они извечны, и в этом еще одно преимущество традиционных знаний над позитивными данными. Символы — это живая плоть традиционных доктрин, не имеющая ничего общего с мертвой шелухой «научных» построений. Ибо «символика лежит в основе законов природы, а они суть лишь отражение или проявление Божественной воли».
Поскольку область традиционной метафизики имеет дело со сверхчеловеческими ценностями, стоящими по своей природе выше словесного и дискурсивного изложения, их можно постичь только через символы. В «Заметках об инициации» Генон пишет: «Учение, касающееся невыразимого, очевидно, может лишь намекать на него с помощью соответствующих образов, которые являются как бы опорой созерцания… Это означает, что такое учение неизбежно принимает символическую форму». Символы позволяют, таким образом, сделать конкретными, чувственными, постижимыми трансцендентные истины, которые язык не в состоянии сформулировать. «Именно это делает символику языком гораздо менее ограниченным, чем обычный язык, — поясняет Генон, — и единственно способным к выражению и сообщению некоторых истин; открывая этим действительно безграничные возможности понимания, он представляет собой по преимуществу язык посвящения, необходимое средство для передачи любого традиционного учения»[35]. Символом может служить как абстрактное понятие — геометрическая фигура, число, ритмическая единица, так и любой объект материального мира, будь то небесное тело, стихия, животное или растение, камень или металл; символика использует множество форм, и сам миф является просто ее частным случаем.
Отдельные камни, из которых слагается здание «священной науки», рассыпаны вокруг нас: это мифы, сказки и легенды — их герои и эпизоды, в которых они участвуют, — это живые символы, открывающие истины посвящения, словесная формулировка которых была бы невозможна. Поскольку символика — это язык образов, понятна ее ведущая роль в традиционном искусстве. Достаточно назвать восточные изображения, употребляемые при медитации, предназначенные облегчить интуитивное постижение архетипической структуры надприродного мира (в тантризме эти фигуры называются янтра и мандала). На Западе их эквивалент мы находим в великолепных «розах» готических соборов: в эзотерическом плане это конкретная опора медитации. Посвященный созерцатель проходит круг за кругом различные стадии (символизированные последовательными мотивами окружности) направленного созерцания, кульминационным пунктом которого является Дева — центральная фигура розы. В алхимических трактатах Ренессанса встречаются сложные фигуры, которые можно рассматривать как подлинные герметические янтры и мандалы.
Поясняя глубокое тождество обряда и символа, Генон обращает внимание на то, что символ, обычно понимаемый в качестве «графического» изображения, есть лишь «своего рода фиксация обрядового жеста. Причем само вычерчивание символа, как правило, происходит в условиях, сообщающих этому процессу черты обряда». Примеры могут быть взяты как из области магии с ее вычерчиванием талисманов, так и из индуистской традиции с ее вычерчиванием янтр.
Имеются не только изобразительные и визуальные, но также и звуковые символы; особенно показательно существующее в индуистской доктрине различие между янтрой и мантрой: тогда как визуальный символ, будучи начертан, пребывает в неизменном состоянии (вот почему мы говорили о фиксированном жесте), звуковой символ, напротив, становится доступным восприятию лишь в ходе самого совершения обряда.
Само письмо представляет собой «фиксацию звука». Уже поэтому, подчеркивает Генон, «любая письменность, по крайней мере в ее истоках, есть в первую очередь символическое изображение». Слову в не меньшей степени присущ символический характер; само слово есть не что иное, как «символ идеи, которую оно призвано выразить; равным образом и язык, устный и письменный, является поистине совокупностью символов; вот почему язык — вопреки всем „натуралистическим“ теориям, изобретенным в новейшие времена с целью его объяснения, — не может быть ни более или менее искусственным творением человека, ни простым продуктом его чисто индивидуальных способностей».
Итак, если отнести «графический» и звуковой символы к более широкому понятию «жеста» или фиксированного движения, то нетрудно будет понять, что любой обряд состоит в буквальном смысле из совокупности символов и предполагает не только «употребление предметов или изображение фигур», но также «производимые жесты и произносимые слова (причем последние, согласно вышесказанному, суть лишь частный случай первых)». Другими словами, обряды представляют собой символы, «приведенные в действие», и всякий ритуальный жест есть «действующий» символ; при этом обряд, как и всякое действие, обязательно совершается во времени, тогда как символ как таковой может быть рассмотрен с «вневременной» точки зрения.
Еще одним, словесным, способом передачи символа может быть миф — рассказ, имеющий смысл, отличный от того, который составляющие его слова выражают буквально и непосредственно.
Сам принцип символики основан на отношениях аналогии или соответствия между идеей, которую надо выразить, и образом — графическим, словесным или иным, посредством которого ее выражают; с этой общей точки зрения сами слова, как мы уже сказали, не могут быть ничем иным, как символами. Можно было бы говорить не об идее и образе, как мы это только что делали, а о двух реальностях различного порядка, между которыми существует соответствие, имеющее основание одновременно в той и другой; в этих условиях реальность одного уровня может быть выражена через реальность другого уровня, становящуюся тогда символом первой.
Итак, мы видим, что символика, чей принцип мы напомнили, существует во множестве различных форм; миф является просто ее частным случаем, составляя одну из этих форм; можно было бы сказать, что символ — это род, а миф — один из его видов. Другими словами, символический рассказ можно рассматривать также и на том же уровне, что и символический рисунок, или как множество других вещей, имеющих тот же характер и играющих ту же роль; мифы являются символическими рассказами, как и притчи, которые существенно от них не отличаются[36]; нам представляется, что здесь ничто не может вызвать ни малейших затруднений, коль скоро уяснено общее и фундаментальное понятие символики.
Более того — оба термина — «миф» и «басня», — которые стали принимать за равнозначные, происходят от корней, имеющих в действительности противоположное значение; тогда как корень «басни» означает «говорить», корень «мифа», сколь ни странным покажется это на первый взгляд, когда речь идет о рассказе, означает, напротив, молчание.
36
Небезынтересно отметить, что так называемые легенды различных степеней масонства охватываются этим определением мифа; «приведение в действие» этих легенд хорошо показывает, что они в самом деле встроены в эти обряды, от которых их совершенно невозможно отделить; сказанное нами об абсолютном тождестве обряда и символа прямо относится к подобному случаю.