На архаической ступени нуминозный опыт процесса индивидуации — прерогатива шаманов и знахарей, позднее — врачей, пророков и жрецов и, наконец, на ступени цивилизации — философии и религии. Испытываемые шаманом переживания болезни, мучения, смерти и исцеления на более высокой ступени содержат идею жертвоприношения, восстановления целостности, пресуществления и возвышения до уровня пневматического человека — словом, апофеоза. Месса есть итог и квинтэссенция многотысячелетнего развития, которое за счет поступательного расширения и углубления сознания позволило изначально изолированному опыту какого-нибудь особо одаренного индивида сделаться постепенно достоянием более крупных групп. Лежащий в основе этого опыта психический процесс остается, правда, тайной, наглядно и проникновенно изображаясь в соответствующих «мистериях» или «таинствах», поддерживаемых поучениями, упражнениями, медитациями и жертвенными актами, которые погружают миста в атмосферу мистерии настолько глубоко, что он в какой-то мере может осознать свою теснейшую связь с мифическими событиями. Так, например, мы видим, как «осирификация» в Древнем Египте, изначально бывшая прерогативой одних фараонов, постепенно распространяется на знать, а в конце концов, на исходе Древнего Царства,— и просто на отдельных людей независимо от их положения. Мистерии греческого мира, первоначально окутывавшиеся непроницаемым молчанием, равным образом постепенно расширились в коллективные переживания, а в императорское время посвящение в чужеземные мистерии и вовсе превратилось для римских туристов в своего рода спорт. Наконец, христианство, после некоторого колебания, обратило отправление Таинств в общественное мероприятие, так как его особой заботой было вовлечь в мистериальное переживание как можно больше людей. Таким образом, рано или поздно отдельный индивид получал возможность осознать собственное превращение и необходимые для этого, психологические условия, как, например, исповедание и покаяние. Тем самым готовилась почва для осознания того факта, что превращение Евхаристических субстанций предполагает не магическое на них воздействие, но скорее какие-то психологические процессы: путь для этой идеи был уже в древности проложен алхимией, ставившей свое opus operatum по меньшей мере на одну доску с церковным Таинством и даже приписывавшей ему космическое значение, поскольку с его помощью божественная Мировая душа должна была освободиться из своего заточения в материи. Я думаю, мне удалось показать, что «философский» аспект алхимии представляет собой не что иное, как символическое предвосхищение психологических знаний, каковые, как показывает пример Герхарда Дорна, уже к концу XVI века находились на весьма передовом уровне. И лишь слепоте нашей интеллектуализированной эпохи обязаны мы тем, что в алхимии была признана просто какая-то неудавшаяся попытка химии, а современные психологические методы рассмо трения религиозных феноменов сочли за некую «психологизацию», т. е. уничтожение Таинства. Но подобно тому как алхимики знали, что изготовление их Камня — чудо, осуществимо лишь «concedente Deo» [соизволением Божиим], так и современный психолог отлично сознает, что плодом его исследований может быть лишь облаченное в научные символы описание такого психического процесса, действительная природа котороп настолько же выходит за пределы сознания, как и тайна самой жизни или материи. В своем объяснении он нигде не коснулся самого Таинства, тем самым обрекая его на увядание. Сообразуясь с духом христианской традиции, он просто несколько приблизил его к индивидуальному сознанию, показав на эмпирическом материале процесс индивидуации как действительный доступный опыту факт. То, что так называемое метафизическо высказывание рассматривается как психический процесс, вовсе не означает, будто оно является «всего лишь психическим», как любят утверждать мои критики. Точно слово «психическое» означает нечто общеизвестное! Как это не понимают того, что, произнося слово «психе», мы символически указываем на самую густую тьму, какую только можно себе вообразить? В этос исследователя входит его способность признаться, где его знанию приходит конец. И конец этот есть начало более высокого познания.