Нам понравилось название яхты — «Pedroma» («Педрома»), История этого названия необычная. Только что построенному судну нужно было дать имя. Дьюк отправил в Бюро Регистраций список с 200 именами (он хранится у нас на борту), но все эти названия уже были зарегистрированы (в Англии тысячи и тысячи яхт). После долгих размышлений с его другом Питером придумали такую комбинацию: Piter — San Pedro — «святой Петр», как известно из церковной мифологии, якобы был моряком, рыбаком, одним словом, скитальцем — по-английски Roamer. Если сложить вместе Петр и Скиталец — Pedro Roamer — и начать произносить быстро эти слова, то они сливаются в одно, вроде Pedroma. Отправили новоизобретенное слово в Бюро — и на борту появилось красивое название: «Pedroma». Гинина внучка Марла в 4-летнем возрасте расшифровала это слово по-своему: «Pedro» — это значит я — Петр, и «oma» — по-немецки — «бабушка», то есть Гина. Просто и хорошо. Если бы люди в зрелом возрасте иногда становились детьми, то есть мыслили абстрактно, наверное, мир был бы лучше, и не было бы войн.
Наше пионерское плавание на Балтику было в общем нетрудным, так как июль и август — наиболее спокойные месяцы в этих широтах. Но неприятных моментов хватало. То упустили фал грота после выхода из одного порта, то в Па-де-Кале перестала работать система GPS, и за несколько часов без обсервации нас снесло течением на 6 миль к французским мелям. Хорошо, моя капитанская практика помогла «зацепить» на радаре сигнал Racon и получить место.
Через семь дней плавания Гина имела на своем стройном теле 21 синяк: она все время двигалась быстро и часто «считала» острые места, а их на яхте, при желании, найти нетрудно.
После нашего выхода из Дюнкерка ветер вдруг задул до 5 баллов, а мы толком не знали, какую парусность должны держать. Только когда нас положило чуть ли не на борт, мы уменьшили паруса до минимума.
На карте порта Norderney я проложил курс по наибольшим глубинам, а не по рекомендованному для яхт фарватеру, показанному всего двумя буями и с недостаточными, на мой взгляд, глубинами. Несколько яхтсменов из марины наблюдали наш внефарватерный заход в порт и ждали, когда мы сядем на мель. Каково же было наше удивление, когда, возвращаясь с Балтики, мы увидели новый, огражденный буями фарватер как раз там, где мы прошли, где мы проторили его.
В Куксхафене мы с Гиной ходили по улице «Kapitan Alexander-straBe». (Этот капитан был убит нацистами.) В детстве Гина часто жила здесь у своего дяди, имевшего в то время рыбную фабрику.
В Кильском канале у шлюза один немец врезался на своей яхте в нашу корму, повредил спасательный круг с кронштейном.
Нам не понравилась немецкая «экономная жадность» в маринах, куда мы заходили. Там готовы сдирать деньги даже за воздух, которым дышим.
В порту Brunsbuttel (балтийская сторона канала) я встретил двух женщин из СССР. Одна, узбечка Заира, яркая, лет 45, всю жизнь работала буфетчицей, сейчас с мужем сумела удрать из Узбекистана в Германию. Вторая — моих лет, с чисто русским лицом — назвалась Машей и поведала мне почти печальную историю. «Завез меня сюда, в Германию, сын. Мы как бы из поволжских немцев. Если бы не проклятый фашизм — жили бы там до сих пор. Началась война, нас переселили в Приморский край. Мы жили неплохо, работали в колхозе, рядом богатая тайга. На фронт никого не забрали, никто не погиб (я содрогнулся, вспомнил своего отца, погибшего на войне). Всю жизнь прожила с русскими. Никогда не чувствовала, что я немка. Я русская, я русская! — с пафосом сказала Маша. — Но вот сыну захотелось в Германию, как же — немец обосранный, кровь немецкая, голубая! Я и языка совсем не знаю. Что я буду тут делать, на чужбине. Ни друзей, ни знакомых, поговорить не с кем. Хорошо, вот Заиру встретила, так мы и коротаем время. А сын где-то далеко работает. Живем пока на пособие». Я слушал Машу, и боль сжимала мое сердце, боль за опоганенную Родину, боль за родных русских людей, живущих на земле, ставшей израильским полигоном.
Мы любовались цветением лугов на островах Готланд и Эланд, а в порту Висбю встретили две яхты из Ленинграда. Капитаном одной из них была пожилая, говорившая чуть не басом, женщина, а в экипаже была симпатичная пара — Алексей и Таня Фофашковы. Алексей — капитан дальнего плавания, писатель и яхтсмен. Позже он сделал на своей 8-метровой деревянной яхте рекордное плавание из Питера в Мурманск вокруг Нордкапа. В «горле» Белого моря они чуть не утонули, но обошлось…
Самая радостная встреча была, конечно, в Вентспилсе, где живет моя дочь Лена. Было темно, шел проливной дождь, когда мы швартовались к причалу яхт-клуба. И вдруг мы увидели стоящих под зонтиками Лену, Эдгара (ее мужа) и Кристопса (их сына).