Интересно, как можно частично летать?
- Знаете, - продолжал доктор, - был такой случай. Один бандит убегал от патрульного по тоннелям и тот выстрелил ему в спину. Пуля попала точно в сердце, но смертельно раненый преступник бежал ещё несколько десятков метров, хотя по всем правилам должен был умереть на месте. Вот так-то Лёша. Впрочем, как хранитель, вы должны знать эту историю лучше меня.
Я хмыкнул. Борис Петрович за кружкой пива обожал рассказывать, как, будучи молодым патрульным, ранил преступника, а тот никак не хотел умирать. Он был тогда моложе, чем я сейчас и по его рассказу выходило, что ничего более забавного в его жизни не случалось. Теперь я понимаю, что ничего смешного в тот момент для молодого патрульного не было и быть не могло.
- И потом, - продолжает врач. - Многие люди живут без полётов и таких людей гораздо больше, чем кажется. Некоторые вообще никогда в жизни не летали и ничего, нормально живут. Знаете писателя Пермякова? У него врождённый синдром Муравицкого, а пишет прекрасные романы про полёты, все читатели уверены, что он ас каких мало. А он даже к окну подойти не может, пространство и полёты видел только на плёнках. И ничего, уважаемый человек. Так что не надо отчаиваться, всё образуется.
Таня пошла проводить доктора, а я откинулся на спинку кресла и задумался.
Я знаю людей о которых он говорит. Всю жизнь сидят в квартирах и не могут летать. Жалкие, сломленные люди. Их стесняются собственные родственники и стараются не упоминать об их болезни. Всё равно, что сифилис или проказа. Люди деликатные, все всё знают, но стараются не замечать, каждый может оказаться на их месте. Я не хочу быть получеловеком. Я хочу летать.
Я просидел в кресле весь день, периодически прикладываясь к бутылке. Таня время от времени заглядывала, сидела рядом, встревожено спрашивала как я себя чувствую, словно это был грипп. А то вдруг начинала горячо убеждать меня, что всё будет хорошо. Мне кажется, она больше успокаивала себя, чем меня.
Прилетел из школы Толик, забежал поздороваться. Таня позвала меня ужинать, но я отказался, как и от обеда перед этим. В результате я ничего не ел, но много пил.
Наступила ночь. Толик давно улёгся спать. Таня хотела остаться со мной, но я отправил её в спальню. Мне хотелось побыть одному.
За полночь я встал с кресла и, пошатываясь, направился в ангар. Окно в коридоре и ворота ангара поставлены в режим затемнения. Я усмехнулся, проходя мимо окна. Не вижу, значит не боюсь. Я без особых проблем добираюсь до ангара, если не считать трудности с координацией движения.
Мои красные крылья, такие величественные и грозные, сверкающие во время полёта в сумрачном пространстве, сейчас кажутся жалкими и ущербными, как я сам.
Я сел рядом и погладил их.
- Вы знаете, что нам больше не летать вместе, поэтому такие грустные.
Меня накрывает острая, щемящая волна жалости - к себе, крыльям, убийце Яковлеву, его жертве Аканову, Тане, которой теперь придётся мучиться с уродом. Толику, который начнёт стесняться собственного отца.
Я поглаживаю крылья и пытаюсь разговаривать с ними, хочу сказать, что думаю и чувствую в данный момент. Но мысли путаются, а вместо прочувствованной речи выходит пьяное, невнятное бормотание. Я ложусь рядом с крыльями и проваливаюсь в сон. О том, что уснул, я узнаю только когда просыпаюсь.
Светящийся диск циферблата показывает, что прошло всего четыре часа. Но этого хватило, чтобы почти полностью протрезветь. Как там говорили древние: в здоровом теле здоровый дух. В моём случае всё немножко сложнее.
Неподалёку, подперев рукой щёку, сидит Таня и смотрит на меня.
Я поднимаюсь.
- Почему ты не спишь?
- А ты почему?
Я не отвечаю. Мне приходит мысль, от которой бросает в дрожь. Рядом ворота ангара, а значит, бездна с другой стороны стучится в него. Понимание того, что снаружи нормальное пространство ничего не меняет.
- Я не могу не летать, - говорю я.
- Я знаю, - спокойно замечает Таня.
- Я хочу умереть, - говорю я, ожидая потрясённых охов и ахов, но ничего такого не следует. Даже обидно.
- Я догадалась, - так же спокойно говорит Таня.
- Это всё что ты можешь сказать? – спрашиваю я.
- Нет, не всё, - говорит Таня, - я умру вместе с тобой.
- Только этого не хватает, - вздыхаю я. – Честное слово, от женщин одни проблемы.
- Ты уже продумал, как мы умрём? – спрашивает жена, и меня передёргивает от её спокойной практичности. Словно мы обсуждаем меню в ресторане.
- Нет ещё, - раздражённо говорю я. – И ты к этому не имеешь ни малейшего отношения. Тебе ещё сына воспитывать.
- Бабушки и дедушки воспитают сына получше нашего, у них богатый опыт.
- Ты с ума сошла! А ты подумала какая психическая травма будет у ребёнка от смерти матери!
- Не большая, чем от смерти отца.
- Он меня поймёт.
- Меня тоже.
- Не желаю обсуждать эту чушь.
Таня словно не слышит. Она встаёт и двигается ко мне.
- Нам надо что-то придумать, - говорит она. – И я нашла выход.
Это происходит очень быстро. Я даже не успеваю сообразить. И не замечаю пульта в её руках. Затемнённые ворота ангара бесшумно расходятся в стороны. Таня бросает на меня короткий взгляд, поворачивается к проёму и красивой, безупречной ласточкой отправляется в полёт. Только без крыльев.
Ещё пара секунд и паника парализовала бы меня, пригвоздила к земле. Я остался бы на полу раздавленный как червяк. Но я не колеблюсь ни секунды. Острый страх за жену и отточенные рефлексы бросают меня в поток раньше, чем я успеваю осознать, что делаю. Привычно ухожу подальше от стены. Синдромы синдромами, но если бросит о камни, надежды на удачный полёт с проломленной головой равны нулю. Пытаюсь открыть крылья, и вдруг понимаю, что их нет.
Несколько крыльев правее и на пару ниже парит Таня. Умело, экономно. Я скольжу к ней, каждую секунду ожидая приступ паники, но его нет. Я снова умею летать.
- Эй, жена, далеко собралась?
Я изящно планирую к ней, и теперь мы парим вместе, держась за руки. Опытный летун может парить долго, очень долго.
- Ну как, - говорит Таня, - ты передумал умирать?
- А ты?
- Не очень то хотелось!
- Ну и правильно, - соглашаюсь я. – Давай лучше слетаем в ресторан.
- Давай, - смеётся Таня. - Вот только подождём, пока нас спасут твои коллеги.
Её лицо отражает тревогу.
- Лёша, кстати, а нас спасут? Сейчас ведь ночь, никого нет.
Действительно, серебристые огоньки мелькают редко и вдалеке от нас. К тому же заметить две тёмные фигуры в сумраке достаточно проблематично. Но я не беспокоюсь. Даже ночью летают патрули, нас обязательно увидят. Время есть, до нижних ярусов очень далеко, а мы очень хорошие летуны.
- Конечно спасут, - уверенно говорю я. – Куда они денутся. Не может такого быть, чтобы не спасли.
- Но мы ведь падаем, - в голосе Тани прорезаются панические нотки.
Всё-таки женщины ничего не понимают.
- Нет, - возражаю я, - мы летим.
И мы парим в тёплых течениях пространства, опускаясь всё ниже и ниже.