ЖЕНА. Конечно! Ты же теперь большой человек, как ты сможешь без него? Это я всегда была самодостаточна, и мне, если хочешь знать, совершенно безразлично, позовут меня или нет. Я уже видеть не могу всех этих людей, я слышать не могу их разговоры, весь этот вещизм, а картошку я могу сварить сама, и будет гораздо лучше. А тебе — конечно, тебе будет трудно, ты ощутил значимость...
МИША. Маша. Я не буду с тобой спорить. Я сам понимаю, что больно. И кроме того, Маша, действительно был момент, когда все эти дипломы, понимаешь... Был, я не спорю. Просто, Маша, я отдал бы дипломы, и плевать на дипломы, и плевать на все... Я боюсь, что кончится не только это.
ЖЕНА. А что? Конец света?
МИША. Понимаешь... Как бы это сказать... Вот есть очень плохой человек, и у него раковая опухоль. Так вот, нельзя быть на стороне опухоли, потому что даже самый плохой человек — ну, кроме Гитлера, может быть, — лучше раковой опухоли. Потому что она не соображает вообще. Потому что она — распад, и когда распадается плохое — невозможно радоваться, будет-то совсем уже... Непонятно?
ЖЕНА. Почему, очень понятно. Ты, как всегда, философствуешь вместо того, чтобы думать.
МИША (кротко). А о чем сейчас надо думать?
ЖЕНА. Думать надо о том, как приспособиться к кризису. Как во время кризиса извлечь максимум прибыли из медведя. Я допускаю, что сейчас действительно станет... ммм... несколько не до него. И не до нас. Но руки же нельзя опускать, верно? С медведем можно сделать много всего интересного. Медведь — это серьезный капитал.
МИША. Ты думаешь?
ЖЕНА. Конечно! Мы можем показывать его за деньги... водить на экскурсии...
МИША. Его?
ЖЕНА. Нет! Детей можно приглашать, инвалидов... От него же исходит животная сила! Я читала, была такая программа — больных катали на лошадях. Лошади заболевали, а больные выздоравливали.
МИША. В том-то и дело, Маша. Что-то я в последнее время не чувствую от него животной силы.
ЖЕНА. А что чувствуешь?
МИША. А вот примерно что видишь.
ЖЕНА. Вижу какую-то медузу.
МИША. Ну вот... Понимаешь, когда его нет... то есть медведя... это не очень правильно, но по крайней мере хорошо. Никто не мешает жить и все такое. Когда он есть — это трудно и вообще плохо, и не помоешься, и ведра, и все... Но когда он был и вдруг его нет — то это уже совсем ни в какие ворота, потому что становится непонятно, для чего тогда все. Пока он есть, можно его обслуживать, можно с ним бороться... А когда его нет, надо опять выдумывать, что делать с ванной. Просто мыться уже становится как-то недостаточно, Маша!
Звонок в дверь.
Кого черт несет на ночь глядя... (Открывает дверь.) Ба, полковник Голутвин! Какая радость, сколько лет, сколько зим!
ПОЛКОВНИК. Смена караула, хозяин. (Вводит пожилого мужика с внешностью водопроводчика.) Снимать будем этот пост. Одного человечка хватит, чай, не Ленина стережем.
МИША. Что, кризис?
ПОЛКОВНИК. Не говори. Гастарбайтеров приказано выслать, а то, сам знаешь, коренному населению негде работать. Оно и не рвется, правда, но приказ есть приказ. Вот тебе теперь караульный.
КАРАУЛЬНЫЙ. Ну, чего, куда становиться?
ПОЛКОВНИК. Сюда, к дверям.
Гастарбайтеры четко, по-военному уходят.
КАРАУЛЬНЫЙ. Чего, стоять, что ли?
ПОЛКОВНИК. А то. В армии служил?
КАРАУЛЬНЫЙ. Давно дело было. А ничего, если я присяду?
ПОЛКОВНИК (с сомнением). Вообще-то не положено...
КАРАУЛЬНЫЙ. Чего — не положено?! Чурки пускай стоят, а я местный. (Берет табурет.) Караул устал. (Достает бутылку.)
МИША. Слушай, это уже какая-то русофобия. Нельзя же так наглядно.
КАРАУЛЬНЫЙ. Кому нельзя? Мне нельзя? Ты, что ли, мне указывать будешь? Еще надо посмотреть, кто ты сам такой.
МИША. Я владелец медведя.
КАРАУЛЬНЫЙ. И что? А я соль земли, я знаешь где видал твоего медведя? Все ради меня, слыхал? И ты ради меня, и скажи спасибо, что я вообще тут лежу.