МИША (подпевает). А ничего, слушай! Скажи, ты сам это делаешь?
Скулеж медведя.
Это очень даже ничего! Это мы могли бы ходить по ярмаркам, просить подаяния... как, собственно, уже и делали в девяностые годы... Я бы водил, ты бы пел... Ведь цыгане — они, мне кажется, вроде нас. Они утратили какого-то своего бога. И вот теперь этот бог сократился до медведя, которого они водят по ярмаркам. Он пляшет, они поют. И поэтому никто в России не может спокойно слушать цыганское пение. Мы понимаем, что нас это ждет, что мы сами когда-нибудь так пойдем, потому что бог наш больше не может о нас заботиться. Он сдал нашу землю в аренду, а потом еще в субаренду... Скоро мы пойдем по этой земле, ничему не хозяева, и будем петь эти невыносимые песни, которые обычно поем только спьяну, потому что у трезвого на уме, а у пьяного на языке. Ты заметил, что они все о бродяжничестве?
Медведь подпевает.
Вот это твое человеческое лицо мне гораздо больше нравится. Жаль, что это только во время кризиса. А вот эту знаешь: «Клен ты мой опавший»...
Поют хором.
Слушай, нормально! Давай выпьем! (Берет бутылку водки, передает в ванную.) Только оставь!
За дверью бульканье, через минуту вылетает пустая бутылка.
Я же говорил — оставь! Вот жадная тварь! Ты что, остановиться не можешь?
Скулеж медведя за стеной переходит в жалобное повизгиванье.
А, черт с тобой. Ну, пой теперь. Все, что знаешь.
Из-за двери доносится «Меж высоких хлебов».
Миша подпевает.
Легкий стук в окно. Миша подходит к окну, выглядывает. А, это опять вы?
НЕСОГЛАСНЫЙ (влезая). А вас еще не скормили? МИША. Нет, как видите. Да и вас не взяли. НЕСОГЛАСНЫЙ. Да, правда. Такая тоска, не представляете.
МИША. Почему?
НЕСОГЛАСНЫЙ. Ну, не то чтобы я, конечно, так уж хотел, чтобы взяли... Жена какая-никакая, дети... от другой, правда, но неважно... Но раньше они хоть как-то реагировали, а теперь вообще никак. Кажется, им не до меня.
МИША. Им и было не до вас.
НЕСОГЛАСНЫЙ. Ну, знаете... Раньше хотя бы дубинкой... Был смысл...
МИША. Да и тогда никакого не было. Что за радость, не понимаю...
НЕСОГЛАСНЫЙ. Был, не говорите. Корреспонденты приезжали, вообще какое-то ощущение жизни... А сейчас, понимаете, — вообще черт-те что. ОМОН соглашается выходить на улицы, только если мы заплатим. Мы, понимаете! За то, что они нас дубинкой!
МИША. Ну а что такого? Это же не им нужно? НЕСОГЛАСНЫЙ. А что, нам?
МИША. А что, им?
НЕСОГЛАСНЫЙ. Ну, знаете... А что это у вас караула больше нет?
МИША. Гастарбайтеров выслали, а наш устал.
НЕСОГЛАСНЫЙ. Ну да, я так и думал... Как-то они вообще все стали делать спустя рукава. И хватают-то все больше своих...
МИША. Это как раз понятно. Когда они хватают ваших, они сразу получаются сатрапы, а когда своих — они сразу ангелы. Им сейчас важнее быть ангелами. Сатрапами хорошо, когда денег много.
НЕСОГЛАСНЫЙ. И что нам делать?
МИША. Ну, если у вас есть стратегическая цель — чтобы они схватили... то лучше всего, наверное, как-то влезть в систему и сильно провороваться. Тогда, может быть, возьмут. Или влезть и провороваться слегка — тогда возьмут точно. Я заметил — они сейчас берут в среднем за миллион.
НЕСОГЛАСНЫЙ. Не больше?!
МИША. Нет, больше — начинаются уже неприкасаемые. Так что в систему, и вперед.
Вбегает Алик.
АЛИК. Дяденька диссидент, возьмите меня!
МИША. Ты почему не на Селигере?!
АЛИК. Я сбежал, пап, дураков нету кроссы бегать за спасибо. Дяденька диссидент, возьмите меня, пожалуйста. Я теперь тоже диссидент.
НЕСОГЛАСНЫЙ (Мише). Это ваш?