Ну, в общем… Отделался я в тот раз выговором, который через год сняли. А теперь что мне будет? Михалыч, надо думать, уже не заступится. Я ему в этой истории совсем не понравлюсь. Да разве я и сам-то себе нравлюсь? Разве я сам на себя похож?
Поплелся я тут к зеркалу и стал рассматривать свою помятую физиономию, и стало мне даже мерещиться в полумраке, что в ней действительно заметны странные перемены. Нет, что-то со мной стало происходить не то — предавался я печальным размышлениям, — да-да, с той самой первой встречи с этой Шурочкой, как-то крыша моя поехала. Может, это такая оригинальная форма проявления пресловутого кризиса среднего возраста? Все дело в бабах, так учил Фрейд. «С бабами надо завязывать, ограничиться оказанием чести супруге по выходным, плюс онанизм еще пару раз в неделю. В баню надо ходить, в бассейн. Пить надо меньше. Но прежде всего надо покончить с этой непонятной Шурочкой, про которую не известно ничего — даже трахаю я ее, собственно, или нет», — так я размышлял примерно, пока вдруг не раздался звонок.
…Да, именно до тех пор, пока не зазвонил телефон. А вот когда он зазвонил, я почему-то враз забыл все свои праведные намерения, и сердце мое словно остановилось, потом опять забилось, и бросился я к трубке, уже точно почему-то зная, что услышу дивный, ни на что не похожий хриплый голосок.
— Коля, Коля, мне так нужно тебя увидеть, — говорила Шурочка, а внутри у меня летали бабочки и пели птицы.
Но вот фокус: глубокой ночью я снова проснулся у себя дома на диване и опять совершенно ничего не мог вспомнить. Впрочем, что там особенно вспоминать было, ясное дело: нализался снова до чертиков и, как в таких случаях обычно бывает, даже снов своих пьяных не запомнил. Э-эх!
Глава 2. Шурочка
Наповал!
А ведь я сомневалась. Думала — ничего такого не выйдет.
В гостиной у нас висит большое орнаментальное зеркало, купленное Фазером в достославные времена. Во времена античности, когда антиквариата было полно и он терпимо стоил.
Сначала я разглядываю богатую рамку с темно-золотыми стеблями и цветами. Потом позволяю себе взглянуть на отражение.
Это всегда нервный, жутковатый момент, с которого начинается каждый день. Что, если снова увижу в зеркале нелепую дурнушку? Страшно…
Но нет. Слава богу, все в порядке. Как удивительно я изменилась с тех пор… С той волшебной минуты, когда Фазер звонко щелкнул пальцами и жестом фокусника вытащил из портфеля пузатый флакон бордового стекла с написанными на нем выпуклыми золотыми буквами: «O-Morfia».
Откуда он взял его? Не знаю, он не признается, только отшучивается. Может, друзья иностранные привезли из-за бугра такую диковину — в те достопамятные времена, когда ему еще дозволено было с иностранцами общаться. Ну, или второй вариант: неофициальная разработка какой-нибудь отечественной шарашки. Результат не доведенного до конца эксперимента, полузапретный плод на полпути остановленного проекта — в то время таких полно было. Фазер разрывался на части, пытался спасать лаборатории и институты, но их захлопывали один за другим.
Откуда бы он ни взялся, это был неприятный препарат: бурая жирная мазь, от которой шел резкий запах, будто тухлое яйцо в керосине вымочили. При флаконе имелась коротая инструкция на сомнительном английском, точно иностранец переводил. С китайского, например, ну, или с русского.
И еще прилагались к снадобью крохотный темно-зеленый тюбик с белым кремом, а также пластиковая коробочка — в тон флакону. А в ней — канареечно-желтые пилюли. Согласно инструкции, принимать их надо было два раза в день. От пилюль пропадал аппетит и постоянно подташнивало. Но это еще что… Самой паршивой была процедура употребления самой мази. Ее следовало растворять в крутом кипятке и густым слоем наносить на волосы. Потом подождать, пока смесь застынет, а затем энергично втереть в корни волос… Важно было не проворонить момент и не дать мази слишком затвердеть. Застывшая, она делалась похожей на глину, и вымыть ее из волос было очень трудно.
Видя мои мучения, Фазер поморщился:
— Брось ты эту гадость! Я был не прав, принеся тебе это, извини дурака. Уговорил один тип…
Любящие отцовские глаза не замечали ни лишнего веса, ни прыщиков на щечках. Он искренне считал меня хорошенькой. И разубедить его было невозможно.
Мама была более объективной. Пока была жива, таскала меня по врачам, эндокринологам и кожникам, те выписывали лекарства, таблетки и кремы, но ничего не помогало. Исчезал один прыщик, появлялся другой. Я сбрасывала пару килограммов, чтобы тут же набрать три новых.