Мгновение его полета (не больше трёх метров, на самом деле) едва не стоило мне разрыва сердца. И я был однозначно не прав, но, когда незамысловатый крик «А-а-а!» сменился радостным «Ю-у-у-уху-у!», а потом маленький чертёнок принялся качаться на верёвке из стороны в сторону, – я не выдержал и наорал на него, ощущая при этом, как немеет от облегчения в затылке.
Цензурными в моём спиче были только пара фраз типа «не раскачивайся» и «закладка выпадет». Ну, может, ещё несколько – про неуместность криков в горах, где любой громкий звук может стать причиной обвала. Остальное же больше напоминало словарь русского мата. Кажется, я прошёлся даже по отсутствию инстинктов самосохранения и умственным способностям рыжика.
Обидел бедолагу, в общем, насмерть.
Конечно, мне стоило извиниться, но в таком случае весь педагогический эффект пошёл бы Чупакабре под хвост. Так что мы весь вечер не разговаривали. Саня дулся, как мышь на крупу, а я изображал из себя строгого и непримиримого наставника…
Саша
Ух, как я обиделась! Правда, давно так не обижалась ни на кого, а тут… Ну, блин! Я ведь не специально! Я тоже испугалась! В конце концов, настоящий срыв – это не учебный – тут такой взрыв эмоций!
Хотя, возможно, «юху-у-у!» – это и правда был перебор.
Но всё равно, зачем же так? Словно щенка мордой в лужу! Неприятно, обидно и хочется плакать. Но плакать нельзя! Я же мальчик, а мальчики не плачут.
Вот и пришлось строить из себя обиженного мальчика, стараясь не шмыгать носом и не надувать губу. И Дэн тоже что-то из себя строил, не знаю только, что, но был строг, напоминая мне папенция в те дни, когда я приносила домой плохую оценку.
Даже Драго смотрел сочувственно, а Ева сказала:
– Он просто переживает, Сашетт. Волнуется за тебя. На самом деле, если бы я в тот момент тоже была на скале, сама бы разоралась не хуже, чем Дэн. Ты на него не сердись.
Слово «переживает» немного меня утешило, но совсем чуть-чуть.
А потом настал вечер, вкусный ужин и песни под гитару. Кстати насчёт песен…
Я теперь всерьёз буду опасаться за жизнь Серого. Драго на него так смотрел во время одной из песен… Честно, будь я на месте нашего барда, обмочила бы штаны. А Серому хоть бы хны!
А началось всё как обычно.
– Щас спою, – заявил парень, перебросил гитару со спины куда полагается и забренчал очень знакомую мелодию. – Эта песня посвящается… Хотя, к чёрту. Вы и сами поймёте, кому она посвящается.
Встал и, повернувшись лицом к Еве, широко и многообещающе улыбнулся. А подруга, к моему удивлению, в ответ рассмеялась – легко и звонко, словно знала то, что было неизвестно остальным.
– Её глаза на звёзды не похожи,
В них бьётся мотыльком живой огонь.
Ещё один обычный вечер прожит,
А с ней он каждый раз другой.
Её упрёки вестники прохлады,
Как скошенная в августе трава.
И пусть в её словах ни капли правды,
Она божественно права.
Улыбка исчезла с лица Евы, как будто её кто-то стёр. Она смотрела на Серого с откровенным, обезоруживающим удивлением…
А мне было и волнительно,и неловко. Волнительно – от того, что можно ухаживать за девушкой ВОТ ТАК. А неловко…
Ну… Я всё же за Драго!
– Где-то ангелы кричат:
«Прости, прощай!»
Плавится душа, как свеча.
Разлилась по сердцу печаль.
Я – навеки твой,
Ты – ничья.
Тут я не выдержала и посмотрела на Драго. И перепугалась. Вот это взгляд! Да таким убивать можно не хуже, чем пистолетом или ножом!
А Серый улыбался и пел дальше. Причём его, в отличие от меня, вовсе не интересовал Драго. Он наблюдал только за Евой.
– Плавится душа, как свеча.
Разлилась по сердцу печаль.
Я – навеки твой,
Ты – ничья.
Кажется, петь эту фразу про «ничью» Серому нравилось особенно. И когда он её пел, мне чудилось, что я слышу скрип зубов Драго у нашего барда за спиной.
Ева же… Она больше не удивлялась. Смотрела прямо, спокойно, вежливо и бесстрастно улыбаясь – и я вдруг поняла, что это всего лишь маска. Чем-то Серый задел её настолько, что она предпочла спрятаться в своей раковине и больше не показывать, как удивлена.