Когда я проснулся, заметил неподалёку под камышовыми навесом от дождя и солнца моего деда-егеря в старомодном медицинском халате с завязочками на спине. На груди халат был забрызган кровью. Дед снимал резиновые перчатки, чтобы вымыть руки в тазике, которые перед ним поставила на табуретку Карлыгаш, на этот раз в халате медсестры.
— Что стряслось? — протёр я глаза.
— Все в порядке, — почти как дед, хитровато и слишком многозначительно подмигнула мне Карлыгаш, а молодому парню с перевязанным горлом довольно строго приказала: — Теперь ложись дома и лежи. Сегодня кушать не будешь. Я тебя буду топлёным молоком отпаивать.
— А что ты ему резал, дед?
— Абсцесс глотку перекрыл — чуть не задушил парня.
— У тенгрийских шаманов знахарству научился?
— Военфельдшер я, если по-старому понятию.
— Так ты бывший офицер медицинской службы?
— Прапорщик.
— Понятно, — мне показалось, что я начал кое о чем догадываться. Прибежище бывший прапорщик выбрал самое что ни на есть надёжное. — Тут тебя никто не достанет, дед за прошлые грехи.
— Ага, самое место грехи замаливать.
— А много их?
— На мой век хватит.
— А как ты на это место набрёл?
— Да родился я тут.
— Вот же угораздило. А говорил, что из Костромы.
— Из костромских, я говорил. Дед мой был из Костромы.
— А отец?
— Отец уже тут родился.
— Что-то ты не похож на тутошних тенгрийцев.
— Так деду и отцу русские бабёнки подвернулись. Мне — нет.
— Как — нет?
— А вот так. Карлыгаш — моя родная внучка.
Карлыгаш горделиво кивнула мне.
— А дед твой как сюда забрёл?
— Дуропёхом. И не пожалел, что заблудился.
— Зэк? Из лагеря сбежал? Угадал?
— Почти. Пешедралом из плена от самой границы с Пакистаном через весь Афган, где русские тогда воевали.
— Чего ж он тут затихарился? Ходил бы в ветеранах, пенсию получал, медальками позвенькивал по праздникам среди своих ветеранов.
— Свои не лучше душманов.
— Так дед твой в плен сдался? Часом, кровью не меченый был?
— Дурные шуточки твои. Ну, собирайся на рыбалку, чтобы у нас под ногами тут не путаться, а потом мы с тобой на вечернюю зорьку по утке отправимся.
Я со сна всегда дурной и раздражительный, поэтому с дуру ляпнул:
— Нет, дед, ты мне скажи, что у тебя тут за лагерные сборы для боевиков, только откровенно, а? Кого ты здесь готовишь?
— Мирных, здоровых, интеллигентных и даже талантливых людей для будущего мира, созидателей и творцов.
— Ой, как громко сказано! Ты, дед, мне без пафоса скажи, кто все эти парни и девки с военной выправкой?
— Я и говорю — великое будущее для великой страны.
Карлыгаш торопливо убрала мою импровизированную постель в тени карагача и теперь уже сине-зелёными глазами дикой кошки глянула на меня. Но на мне как черти покатались — терять мне было нечего. И я пошёл напролом:
— Что, о новой Орде для полумёртвой Руси размечтался?
— Может быть, и так. Будущее всё равно за русотюрками, в их душах остался огонь созидателей и первопроходцев. Природные русаки уже выдохлись из-за комфорта цивилизации.
— Что-то твои русотюрки, дед, как я вижу, городские да ещё и наверняка с высшим образованием.
— Верно подметил, — сказал дед, снимая медицинский халат.
— Так что они тут делают?
— Проходят годичную стажировку перед службой.
— Какой службой?
— Любой службой, полезной отечеству. Год проживут в юрте посреди пустыни без комфорта и маминых булочек — сразу видно, кто на что способен. В них должен проснуться дух Тенгри.
— Ты-то хоть мне мракобесную лапшу на уши не вешай. Я — атеист и материалист.
— Они, честно говоря, тоже, но великий Тенгри помогает всякому, кто верит или нет.
— Что потом? Автомат в руки и в атаку на русских? Хочешь напустить на Русь новую Орду?
— Хочу вернуть на русскую землю её давних обитателей — кипчаков и каракалпаков.
— Это те самые чёрные клобуки, что ли?
— Да, те самые, что дали свою кровь населению юга Украины и России.
— Мало ли чего ты хочешь! На русские земли разлакомились совсем другие захватчики.
— Поэтому и хочу поселить на Руси комплементарные, дружественные народы, с которыми мы дружно жили бок о бок до прихода монголов. Они вольют свежую кровь в русских и останутся жить среди них, потому что только они способны перенести жестокий климат Евразии.
— Ты веришь, что снова воцарится «дружба народов»?
— Хотелось бы верить. Пусть они не будут даже в самой малости благодарны русским, ничуть не будут любить или хотя бы жалеть нас, русских. Возможно, они и друг друга любить не будут, а будут воевать против своих же собратьев. Но это уже дела будущей цивилизации, в которой нам, русским, история не оставила места. А может, они подарят нам шанс в истории. Кто знает? — лукаво подмигнул он Карлыгаш.
Она почему-то смутилась, отвернула лицо и убежала от нас.
Споря с дедом, я и не заметил, как мы подошли к моей развалюхе.
— Ну, хватит решать мировые проблемы, собирайся на рыбалку.
— А ты со мной разве не пойдёшь?
— Я баловства с удочками не люблю. Мне по душе больше бредень или сети.
Меня взбесило, что он опять мне подмигнул и опять же как-то двусмысленно. Чёрт его знает, что этот старый хитрец имел в виду.
Глава 11
Я тоже не особый любитель рыбалки ради рыбалки. Меня не заставишь торчать с удочкой у парапета городской набережной, чтобы наловить пару плотвичек, насквозь протравленных городскими сбросами из ливневой канализации. А вот экзотическая рыбалка на нетронутой природе — совсем другое дело.
Старик мне подобрал для рыбалки залив поглубже, хотя самое глубокое место на этом озере вряд ли будет глубже пятнадцати метров. По крайней мере, где бы тут я ни нырял, повсюду доставал до дна без всякого напряга, хотя дайвер из меня никудышный, честно скажу.
Сам егерь, понятное дело, как истый промысловик считал ужение на любую удочку баловством. Бредень, ловушки-морды, сетка — вот рыбацкий арсенал для настоящего профессионала. Но одно дело лов для пропитания целого поселища, а спортивное ужение — это уже совсем другое удовольствие. Побегай-ка по берегу со спиннингом за судаком или жерехом, да пусть даже и за тем же хариусом. Тут тебе и спорт, и охота и здоровье.
Или вот ещё донная удочка с авиамодельной резинкой для автоматического утягивания наживлённых крючков на глубину. Заплыви сначала по любой волне метров за двадцать пять, а то и все сорок, от берега, чтобы бросить груз-якорь, который будет держать авиамодельную резинку, способную утягивать на глубину леску с насаженными крючками. А ведь нормальный рыболов поставит таких донок не меньше пяти — наплаваешься, заводя грузы-якоря в воду, да ещё подгребая одной рукой, потому что в другой держишь снасть. Спасательным жилетом я принципиально не пользуюсь, не инвалид, слава богу.
Потом целый день в хороший клёв едва успеваешь носиться от одной донки к другой, потому что на каждой индикаторы-сторожки кивают или колокольцы позванивают, сигналят, что рыба на крючок села.
Клев на Кангыбасе просто бешеный, скажу я вам. Не зря все мечтают сюда попасть. За пару часов я поймал килограммов пятнадцать разнокалиберной рыбы, причём мелочь добросовестно выбрасывал. Чаще всего на крючок шли пятнистые берши, как на подбор небольшЕнькие, с локоть в длину. Но эти рыбы большими и не вырастают. Когда такого снимаешь с крючка, он разевает зубастую пасть, топорщит колючие плавники и колется похлеще судака. Судаков я вытащил только двух, худых и серебристо-белых, килограмма под два, не больше.
Вообще же берш самая вкусная из хищных рыб, на мой взгляд. С ними не сравнятся ни треска, ни окунь, ни судак и тем более ни щука. Самые вкусные именно вот эти небольшие полосатые бершики, которых иногда принимают за недорослых судачков.