— Волков я тут пока ещё не видел.
— Волки летом не страшные.
— Кого же вы боитесь?
Она подошла ко мне, поднялась на цыпочки и чмокнула меня:
— Ни о чем пока меня не спрашивай. Все потом сам узнаешь, запомнил, миленький? Ты ещё совсем маленький и неразумный мальчишка.
Карлыгаш вместе с оставшимся уловом забрал тот самый конник, который меня сюда завёз, а за мной ближе к вечеру заехал сам дед.
— Ну, как улов?
— Сам знаешь и сам видишь.
— Удовольствие получил?
— Тройное.
— Я же говорил, местечко тут что надо. Забирайся на моего конька и дуй назад. Скоро тебе на вечернюю «зорьку».
— А ты?
— Я пешком ещё быстрей тебя дотопаю.
Когда он вернулся назад в поселище, я спросил:
— Ты для аборигенов вроде как проводник цивилизации, старина, что ли?
— Мы с ними всегда сговоримся и без вашей цивилизации. Я для них свой, и они для меня свои же.
— Ещё бы, ты, наверное, мусульманин, как твой дед ещё с афганского плена.
— Они тут все тенгрийцы. Сколько раз тебе повторять!. В великого Тенгри веруют. А сговориться с местным людом легко потому, что мы поболе как тыщи лет друг с другом тремся, да друг на дружке женимся.
— Ну, скажешь тоже! Где Русь, а где… эти самые… тенгрийцы.
Он с явным огорчением в глазах глянул на меня:
— А что, историю больше в школе не преподают? Зря-я-я… А то бы помнил, кто по матери и по бабке был князь Игорь Новгород-Северский.
— Ну и кто?
— Кровь от крови нынешних моих приятелей.
— Ну ты, дед, загнул!
— И сын его женат был на ихней соплеменнице Свободе Кончаковне. Так кто по крови был внук князя Игоря? Я уже про Андрея Боголюбского и Бориса Годунова не говорю. Вот то-то, все вы грамотеи, да не в ту сторону.
— Не понимаю дед, что вы тут задумали, но твоя затея с русотюрками мне явно не нравится. Как бы новой Орды не накликать.
— Мы просто хотим забросить в будущее наши общие русотюрские гены, чтобы осталась хоть горстка нормальных и вменяемых людей, когда весь мир опустится в беспробудный мрак дикости и людоедства.
— Русские и кочевники, что может быть между нами общего?
— Мы все в будущем неизбежно окажемся кочевниками, когда выжившим придётся заново обживать обезлюдевшую планету.
Глава 13
С сентября в этих местах начинается транзитный пролёт уток, гнездовавших севернее в безлюдной тундре. Поэтому утка непуганая, совершенно не боится человека — садится в десяти метрах от охотника, даже плохо замаскировавшегося.
Хоть я и городской, но водоплавающую дичь добросовестно изучил по определителю птиц ещё малым пацаном. Я заметил на зорьке несколько видов настоящих уток — кряква, серая утка, косатка, обыкновенная свиязь, шилохвость, чирок-свистунок, чирок-трескунок, широконоска. Кряква это почти что обычная деревенская утка. Остальные отличаются только размерами, но не формой тела.
И ещё тут гостили пролётом несколько видов нырков — очень красивые гоголи, красноголовый нырок (тут его называют кызылбаш), хохлатый нырок, турпан. Ни одной гаги не заметил. Нырки по весу меньше кряквы, носят большую голову на короткой шее. На берег выходят редко, большую часть времени проводят на открытой воде. Кормясь, часто ныряют, за что и получили своё название. Они куда менее вкусные, чем настоящие утки. Да и бить их жалко, потому что многие нырковые уточки очень красивы, особенно гоголи.
Крохали — тоже очень красивые утки с удлинённым цилиндрическим клювом, края которого покрыты мелкими острыми зубцами, и большим загнутым в виде крючка кончиком клюва. Удлинённое тело и длинная шея, сдвинутые к хвосту ноги — все это позволяет им легко нырять и плавать под водой за рыбёшкой. Мясо жестковатое и сильно отдаёт рыбой, поэтому этих красивых уток я не бью. Да охотиться за ними так же трудно, как за пугливыми нырками — мгновенно уходят под воду даже будучи подранками. Ищи-свищи их потом за двадцать метров, когда вынырнет, чтобы добить, как полагается по правилам охоты.
Из куриных я сразу приметил тут камышницу, или болотную курочку. Это небольшая (с галку) водоплавающая птица с красной кожистой бляшкой над красным с жёлтым кончиком клюва. Плавает очень забавно, причём довольно быстро, хотя не имеет плавательных перепонок, как и все водяные курочки. Все время меняет направление и подёргивает головой и поднятым вверх хвостом. Взлетает без разбега по воде. Из-за мелкого размера камышниц не бьют, хотя их мясо очень нежное, пусть даже с сильным привкусом дичи.
Лысуха — крупная болотная курица, величиной с деревенских кур, но гораздо меньше бройлерных цыплят из супермаркета. У неё на лапках тоже нет плавательных перепонок. Бляшка над клювом белая и большая. Мясо у лысухи жестковатое и с сильным запахом, но очень вкусное. Чтобы устранить специфический запах, перед приготовлением с птицы лучше содрать кожу. Это легко сделать, например, пассатижами.
Гусь редко попадает под смертельный выстрел из дробовика. Очень осторожная птица, быстро летает, в случае надобности хорошо ныряет. Днём прячется, только ночью выплывает на открытые места. Всегда держится на предельной дистанции выстрела, где достать его можно только картечью. У гусей строгая социальная организация. Во время кормёжки один из них всегда стоит на страже. Поэтому гусь — редкая добыча.
Про лебедей и писать не стоит. Лебедей не стреляют не только из соображения эстетики и этики. Птица царская, птица прекрасная, но удивительно невкусная. Дикий гусь, кстати, тоже не деликатес. У лебедя мясо и вовсе жёсткое, жилистое и сильно пахнет дичиной и притом тоже отдаёт рыбой. Так что, мне кажется, подавали лебедей на царские пиры вместе с невкусными же журавлями и цаплями только из-за их размеров, чтобы особенно впечатлить иностранных гостей. То же самое любой охотник скажет вам про бакланов и пеликанов, которых съешь только с голодухи.
При стрельбе по непуганой перелётной птице обычно цель хорошо видна издали, есть время на подготовку выстрела. Полёт водоплавающих прямолинеен, за исключением куликов, которых охотники сейчас не бьют — возни с перьями больше, чем мяса. Патрон дороже стоит.
«Вертикалки», или как их называют ещё «бокфлинты», показывают более точный бой, но на Кангыбасе подойдёт любое ружьё со сверловкой получок-чок. Это специальное дульное сужение, чтобы получить нужную кучность на определённом расстоянии. Иногда надо, чтобы разброс дроби был большой, а иногда чтобы дробь далеко и кучно летела.
Первый выстрел из двустволки лучше делать по дальним уткам, а сидящих ближе стрелять уже на взлёте из второго ствола. На воде всегда видна дорожка, оставленная дробью. Эти две трассы наискось пересекут сидящую стайку. Тогда один залп даёт до пяти прямых попаданий и не оставляет подранков. Но мой одноствольный полуавтомат безо всяких чоков-получоков на этой охоте тоже очень хорош, даже в общем-то предпочтительнее, поскольку дичь летает стаями. Тут скорострельность даёт прямую выгоду.
Стрелять утку в лёт это совсем не то, что спортивная стрельба на стрелковом стенде по летающим тарелочкам. Сам я толком в лёт пулять не умею, хотя и тренировался на стендах. Когда кряква-селезень у тебя перед глазами медленно и тяжело поднимается с воды, пролетая перпендикулярно к линии выстрела, тут промахнуться трудно. Попасть в пролетающего мимо чирка, со свистом трепещущего крыльями, тоже дело не хитрое. Но когда всё тот же селезень стремительно несётся на тебя, то попасть в него — для меня дело случая. Что поделаешь — городской любитель, а не таёжный промысловик.
Стрелять по птице нужно наверняка, а не наугад. Если после выстрела в лёт утка уносится вдаль, это не всегда значит, что ты не попал. Обезглавленная курица тоже ещё бегает какое-то время по двору. Если смертельно подбитая утка, исчезнув из вида, падает замертво в заросли, она навсегда потеряна для охотника, если нет собаки.
Поэтому я предпочитаю стрелять по сидячей утке и охочусь с пластиковыми чучелами, хотя плавающая утка гораздо менее уязвима, чем летящая. Отросшее после летней линьки перо плотно прилегает к телу и вместе с пухом создаёт крепкую броню от дроби.