На зорьке озеро Кангыбас перед тобой как на ладони до самого горизонта. Слабый ветерок гонит издали мелкие, позолоченные солнцем, волны, рябит водную гладь, покачивает вблизи густой камыш.
Пока я шёл на свой островок, дуриком наткнулся на вынырнувшего из воды у самого берега гоголя с живой, трепещущейся рыбкой во рту. Недолго думая, вскинул ружьё к плечу, не целясь, нажал спусковой крючок. Выстрел грохнул так, что в ушах зазвенело. Резкой отдачей сильно толкнуло в левое плечо, чуть было не перевернулся вверх тормашками. И, к моему изумлению, не промазал. Гоголь не успел унырнуть. Воды было чуть-чуть повыше коленей, а болотные сапоги-бродни до самого паха — не начерпал. Взял селезня за голову и ещё раз удивился. Гоголь не выпустил рыбку из клюва. Тяжёлый. Отъелся, зажирел на вольном просторе безлюдной глухомани. Мясо гоголя не вкусно — пахнет рыбой, но для счёта годится. Это был мой первый и последний. Я их теперь вообще не бью — уж больно красивы.
Обычно вечерняя «зорька» на Кангыбасе начинается за час-полтора до заката солнца. С наступлением вечерней зари у уток начинается оживлённое перемещение — перелёты. Но не следует торопиться стрелять даже по пролетающим совсем рядом с тобой уткам. Лучше выждать момент, когда они огромной стаей с шумом сядут на кормёжку. Охота на перелётах — одна из самых лёгких и добычливых. Подстреленная дичь падает на открытое место на воде, её легко искать или добивать подранков, а ночью можно собрать с фонарём по воде прибитую ветром к берегу добычу.
И вот уже иду я себе по колено в воде, а за надувной лодкой тянется целая вереница дичи на крепкой бечёвке. А ведь ещё даже не вышел на охотничью позицию, которую предложил мне дед. Самый первый здоровенный жирный гусь (дуриком опять же взял дробью, а не картечью), за ним кряква, чирки и вонючие нырки. Битая птица в воде не тонет, а в надувной лодке места мало. Лодка у меня из спас-комплекта для военного лётчика с вёслами, похожими на ракетки для пинг-понга.
Чтобы избавиться от обузы первой добычи, я вышел на берег и выложил битую птицу на холмик под кустом саксаула. Мало того, что я нарушил главную заповедь охоты по перу — не класть трофей на землю, чтобы в неё не вползли паразиты, а вешать её на кусты или деревья, чтобы свежим ветерком обдувало. Я как-то равнодушно отнёсся к трём дыркам в земле на песчаном холмике и свежему помету, похожему на собачий. Ведь и ребёнку было ясно, что это лисья нора с двумя отнорками. Короче, свою первую добычу я больше не увидел. Зато сделал доброе дело — подкормил лисье семейство.
После этого я пошлёпал по воде на ту позицию, которую рекомендовал мне дед.
Я выбрал для охоты такое место, чтобы на поверхности плавала ряска, которой так любят жировать утки и болотные курочки, а водоросли доставали до поверхности, сплетая подводный огород для водоплавающей дичи.
Поджидал уток, стоя за плотной стенкой высокого тростника на берегу сплошь заросшего топкого островка. Присесть было невозможно — под ногами хлюпала вода. Главное — не выдать себя лишним движением. Иначе утка, заметив охотника, будет издали облетать засаду. Но на молодых ногах можно и постоять пару часиков неподвижно — не затекут, как у стариков.
Под вечер, когда жара спала, озеро ожило. То тут, то там стали слышны и видны всплески от рывков жирующей крупной рыбы. То стремительный судак выгонит стайку мелочи на поверхность, то жерех сам выпрыгнет из воды вдогонку за выпрыгнувшим прежде чебачком. Отчётливо слышно, когда ленивый сом хлопнет по воде хвостом-плёсом, оглушая сразу целую стайку мелкой рыбёшки.
На неподвижном зеркале темной воды замечаю «усатую» волну, как от быстро плывущего гуся, поднимаю ружьё и тут же опускаю его. Лупоглазая ондатра пересекает проливчик между моим и соседним островком. Пригляделся к курсу движения и высмотрел еще один островок-кочку. Ондатрина хатка. Не хватало ещё, чтобы она шастала перед моими чучелами, пугая уток. Я отломил длинную стеблину тростника и метнул в воду перед ондатрой, как копье. Мускусная крыса скрылась под водой и больше я её не видел. От моего броска поодаль совсем рядом со мной взлетела одинокая цапля, которую я прежде не замечал на воде. Значит птица тут действительно не пуганая. Это в Египте цапля может нагло околачиваться у рыбного базара. Она там священная птица. Наша цапля — из самых осторожных, хотя их никто не бьёт из-за невкусного жилистого мяса.
Через полчаса в этом ажиотаже всего живого тишины над водой уже не было и в помине. Мышевидные грызуны пересвистывались, цикады трещали, разные утки крякали на все лады где-то в незаметном своём далеке да со свистом хлопали крыльями, проносясь за тростниками. Лаяли собаки на противоположном берегу, наверное, кого-то гоняли. Просто так тайганы не брешут.
До одури пахли цветы, которые по осени хотели отцвести пораньше, чтобы до морозов дать семена. Осенью ранним вечером ещё очень тепло, но комаров уже нет. Просто благодать.
Хоть я в лёт и не бью, но с дурика, не иначе как, взял крупного селезня-кызылбаша и его уточку, летевшую за ним. И дал себе зарок больше не стрелять, а ждать, когда большая стая опустится на воду рядом с моими подсадными чучелами под удобный выстрел.
Сижу и жду прилёта. Издалека доносится курлыканье журавлей. И появляется небольшая стайка свистящих крыльями чирков. Просвистели чуть поодаль и, скрипуче перекликаясь, улетели на другой конец залива.
Одинокая утка-разведчик прошла мимо как раз под выстрел, но эту я отпустил, чтобы не всполошила все стаю, которая где-то на подлёте. И точно — с десяток чирков присоседились к моим чучелам. Три трассы по воде от моих выстрелов пересекли стайку, оставив пятерых уточек кружиться на боку, опустив голову в воду. Я высадил целую обойму патронов по взлетевшим уточкам, и они посыпались на воду.
— Опусти ружье! — крикнул невидимый за тростниками дед. — Пусть мальчишки подберут, а то остальные утки будут пугаться. А я тебе диво-дивное покажу… А ты ему приглянулся!
— Кому?
— Ваське моему. Пойдём пройдёмся на сухое место.
Ещё было достаточно светло, чтобы без труда различить сидевшего на песке камышового кота. Я глазам своим не поверил — рядом с ним были разложены в одну линию по росту чирок, нырок, кряква, селезень-кызылбаш и болотная курочка-лысуха. Сам кот сидел рядом и равнодушно смотрел в сторону.
— Твои подранки, между прочим.
— Твоя дрессировка, дед?
— Коты дрессировки не поддаются. Это он выпендриваться любит, чтобы похвалили. Цену себе набивает. Ладно, ты пока отдохни, а мои мальчишки остальных подранков ещё пособирают. А то ночью ветерок поднимется, на тот берег их унесёт, а там место топкое — и с собаками не сыщешь.
Длинноногие, как журавли, ходоки по воде подобрали всю мою добычу, какую заметили. Потом они ещё всю ночь будут шлёпать сапогами по воде с фонарями в руках, пока не соберут остальных подбитых уток. Тайганы, запряженные в пластиковые корыта, бойко потащили мои трофеи до поселища. На одно из корыт гордо уселся кот, чтоб на обратном пути лап не замочить. Собаки на него не обращали внимания, а он на них.
— А сколько ему лет? — спросил я у мальчишек.
— Коту Ваське?
— Нет, деду.
— Он же оулмес-бессмертный, у него лет не считают.
Темнеет тут быстро. На фоне фиолетового неба ещё можно разглядеть цель, а вот у стены тростника уже не видно ни зги. Уже начинает пробирать сыростью, руки зябнут. Я отхлебнул из фляжки дедова бальзама и мне показалось, что в букете ароматов напитка из трав есть опьяняющий запах чёрных волос Карлыгаш, восточной красавицы с бирюзовыми глазами.
Дед, конечно, политик ещё тот. Подпустил ко мне чаровницу-внучку, чтобы она своими чарами меня опутала и сознание затуманила. С такой и кандалов не надо — красавица крепче любой цепи пленника к себе прикуёт. Ну уж нет, я на это не попадусь. Хотя, может быть, всю жизнь жалеть об этом буду. В любом случае, человеку моего призвания нельзя обзаводиться семейными связями, чтобы в случае провала не подставить под удар любящих тебя людей. Нет, я не имею права рисковать чужими судьбами.