Мать всё делала по часам. Под будильник на кухне. Едва начинал бесноваться маленький разбойник – в любое время дня и ночи она входила к сыну с таблетками и водой в стакане: «Прими!» Если куда отправлялась по делам, первый вопрос её по возвращении был: «Ты принял таблетки? (Аминазин? Галоперидол? Карбидин? Клазапин и так далее?) Звонил будильник?»
И вот теперь новое (новейшее!) лекарство для сына – еврейская женщина ему. («Ты принял аделаида молотовника? Не забыл? Звонил будильник?»)
Сама Молотовник за столом не умолкала. Рассказывала всё о себе откровенно. Без всяких. Ничего не скрывала. После смерти матери (отца не знает) воспитывалась в детдоме. Закончила финансовый техникум. Выходила даже замуж. Но русский муж почти сразу начал пить. Выгнала его. А потом он и вовсе – откёнулся.
Мать и сын не поняли.
– Ну дал дуба. Отбросил коньки. Понимаете? От пьянки.
Даже такая вульгарность гостьи мать не смутила. Сразу после чая она с гордостью показывала ей новый чешский диван, купленный сыну буквально перед самым переездом сюда, в Кременчуг. Нимало не смущаясь сына, который стоит тут же, в спальне, и смотрит на громаднейший диван с валиками, словно на чужой диван, как будто впервые видит его.
Деловая Молотовник потребовала рулетку. Кидаясь на диван с железной лентой, быстро обмерила его.
– Жаль. Габариты большие. А то Михаил Янович смог бы поселиться у меня со своим диваном. – Скручивая ленту, пояснила: – Калидор не пропустит.
– Как, как вы сказали? – сразу переспросил Михаил Янович. – Повторите.
– Я говорю: калидор не пропустит диван. Он у меня узкий. Да и в дверь, наверно, тоже не пройдет, – всё скручивала железный метр Молотовник.
Готлиф начал наливаться кровью. Готлиф Михаил Янович боялся одного – от смеха лопнуть. Ринулся из комнаты.
Циля Исааковна хмурилась. Зачем-то поправляла накидку на диване, точно обидевшись за диван. Что он не пролезет ни в дверь, ни по «калидору»…
Михаил Янович задумался. Рассказ был закончен.
Конечно, можно было и дальше рассказывать, как она преследовала его, не давала проходу, лезла с тортами в квартиру. Как он кричал матери: «Она эпидемия, мама! Настоящая эпидемия!» Мог бы даже рассказать о единственной близости с ней, после которой его неделю преследовало страшное видение: тощие кривые ноги женщины и её втянутый, как пропасть, пах. Мог бы рассказать, что даже железная мама, не выдерживая, ходила несколько раз к Коткину и требовала от него, чтобы он обуздал, наконец, племянницу… И только после того, как отыскал в Кременчуге погреб, спрятался в нём, Молотовник отстала. В психиатрическую лечебницу города Кременчуг она не пришла ни разу.
Уже подступила ночь, а Михаил Янович всё сидел с забытым блокнотом в руках. Всё смотрел вдаль, где зябла одинокая звёздочка. На манер Чехова Антона Павловича Михаилу Яновичу хотелось прошептать: «Наташа Ивашова (Мисюсь), где ты?»
Глава восьмая
1
Прокова мучил афганский сон. Проков совершенно один бегал по пустому горному плато. Жужжа как шмель, советская граната РГД-5 прилетала и прилетала. Будто одна и та же. Падала, скакала по камням прямо к ногам Прокова. Тот бежал от неё, падал, охватывая голову. После взрывов вскакивал, озирался, не мог понять, откуда гранату кидают. Но снова она летела и жужжала. И он снова бежал и падал. Он понял, что взрывами его гонят к краю плато, к обрыву. Тогда он сам подбежал к обрыву. Глубоко вздохнул, как перекрестился, закрыл глаза и полетел в пропасть, истошно крича. «Ты что?!» – толкнула его Валентина. Потом перекинулась на другой бок и тут же снова засопела. Проков выдохнул напряжение.
За завтраком сидел словно в вакуумной оболочке, почти не слыша, о чём говорят Женька и Валентина. Наяву всё случилось не так, как увидел во сне. Будто в замедленной киносъёмке, плавно переворачиваясь, граната летела к Прокову. Ещё в воздухе прозвучал характерный щелчок, означающий, что начал гореть пороховой замедлитель. В пяти шагах граната упала. Подпрыгнула на камнях два раза. «Ложись!» – крикнул Колтышев. У Прокова оставалось две-три секунды до взрыва. Задирая толстенные слоновьи чужие ноги, опять как в замедленном фильме он ринулся от гранаты. Упал, наконец. Охватил голову. После красного ватного хлопка, над головой прошуршала стая из осколков и камешков. Лежащий Колтышев, вернув действительность, тут же зашвырнул в овраг ответную гранату. «Мать вашу за ногу, духи проклятые!»
Однажды отделение того же Колтышева в полном составе забрело на минное поле. Как на огород. «Стоять!» – тихо сказал хладнокровный Колтышев. Приказывал отходить по одному, пятиться. Вышел последним. Потом сидели возле поля, курили, приходили в себя…