И они разошлись, наконец. И не знали, куда теперь. В какой кабинет.
Жили они в разных районах Города. Но какой-то рок по-прежнему сводил их, сталкивал нос к носу. И почему-то в самых неожиданных местах. На городском съезде в перестройку, куда были выбраны оба делегатами, они вдруг оказались в тесном президиуме рядом. Плечо к плечу! Однажды они столкнулись в бане на Холмах: он с веником, она без веника, но со своим эмалированным тазом. Один раз они ехали в переполненном трамвае, причем он, гораздо выше ростом, прижатый к ней, точно запрятывал её у себя на груди, мотаясь вверху подобно мучающемуся жирафу. Такая же история случилась однажды в утреннем автобусе. Только в нём – уже она упиралась ему руками в грудь. Никак не могла его от себя отдавить.
А ведь вообще-то их звали даже идеально для мужа и жены – Вера и Гера. Но у него была семья, росли два сына, а ей нужно было заботиться о сыне-инвалиде. С годами из Веры и Геры они превращались в Веру Николаевну и Германа Ивановича, однако по-прежнему при редких, всегда неожиданных для них встречах чувствовали себя нехорошо, не знали, о чем говорить. А пройти мимо и просто кивнуть – духу не хватало ни ему, ни ей. Почему-то нужно было всегда останавливаться. Что-то говорить, мямлить. Отводя глаза друг от друга. И уж потом только разойтись…
Правда, один раз она сама пришла к нему в редакцию. Пришла вынужденно, с сердитым лицом. Попросить, чтобы он посмотрел снимки Юрия. Стоящие они или нет.
При виде её Уставщиков испуганно вскочил. Как алиментщик, давно разыскиваемый. Тут же вывел её в коридор от глаз и ушей сотрудников.
– Что, что ты хочешь сказать! Что случилось, Вера! Говори!
Испуганный, оглядывался по сторонам, забыв даже, что давно уже называл её на «вы», а не на «ты». И не «Верой», а «Верой Николаевной». И вообще мало понимал, что говорит ему женщина, с которой у него была когда-то неосторожная связь, по-прежнему оглядывался и вздрагивал. Казалось, хлопни в ладоши – стреканёт как заяц…
В общем, вышла Вера Николаевна тогда из редакции, пылая от стыда. И смешно было, и почему-то обидно. Точно она и не женщина уже, а чума какая-то болотная.
Когда рассказала, что ходила в редакцию к Уставщикову – сын сразу с подозрением посмотрел:
– Ты разве знакома с ним?
В общем, – смех и грех!..
Подошла, наконец, к горсовету. Миша Зимин спешил к ждущей на дороге машине. На ходу успел коснуться губами её щеки:
– Ты не забыла? Вечером чтобы оба с Юриком у нас!
Вера Николаевна ахнула – сегодня же день рождения Галины! Хотела о чём-то спросить. Но Миша уже полез в японский автомобиль, который больше смахивал на большую русскую кибитку. Закрылся. Поехал. Повезли в кибитке куда-то. Как Чичикова.
Вера Николаевна тут же развернулась и помчалась в универсам. За подарками для Гали.
4
Зимины жили в элитной десятиэтажке на Гагарина. Вечером в семь Михаил поджидал их возле подъезда. Помог Юрию взобраться на крыльцо. Мать деликатно ступала следом с двумя бумажными сумками, в которых были подарки для Гали.
Грузовой лифт не работал, пришлось обычным отправить инвалида одного. Задом он въехал в крохотную кабинку, нажал кнопку, помахал остающимся и, как в гроб запакованный, устремился вверх.
На седьмом этаже выехал из лифта, давнул кнопку обратно на первый, успел выдернуть руку и, проехав чуть, свернул за угол в высокий бетонный коридор.
В раскрытой двери квартиры уже стояла тётя Галя. Фартук домохозяйки был сегодня на ней парадный – чистейший, отглаженный.
Даже не дослушав поздравления, крепко обняла и поцеловала. Пятясь, чуть ли не сама втянула инвалида с коляской через порожек в прихожую. Подоспели и мать с дядей Мишей. Объятия и поздравления пошли снова.
Тётя Галя, смахнув слезу, совала вынутые из сумок подарки почему-то под висящую верхнюю одежду, на обувную полку. Словно прятала там и подарки, и свое лицо.
В гостиной мать и сын ахнули – Зимины поменяли мебель. Во всю длину стены стояла модная новая стенка под натуральное дерево, набитая вазами, хрусталём и даже книгами. У другой стены раскинулся большущий диван, что тебе мягкое сухое джакузи, куда запросто могли прыгнуть две-три пары молодожёнов и среди набивных цветов, больше напоминающих лопухи, не теряя ни минуты, сразу же начать целоваться.
На правой стене у Зиминых теперь никаких ковров – теперь новомодный весёлый терем вышагивал на месте со спрятавшейся до поры кукушкой.
– А где же прежнее всё? – спросила Вера Николаевна, глядя на богатую новую люстру, как, по меньшей мере, на царевну в жемчугах. – Ведь хорошее всё было. Мебель полированная. Стенка. Продали?
– На дачу свёз, – самодовольно ответил хозяин. – А могу и вам отдать, – и видя, что лицо женщины вытянулось, поспешно добавил: – Даром, Вера, даром! Сам привезу!