И еще одна деталь его неприятно здесь поражала, но он тщательно это скрывал, — запах. Запах в доме престарелых был сладковатым, чуть с приторным душком, который ощущался с первых же минут. Так пахнут лежалые вещи, старые фотографии и вековая пыль. Запах присутствовал повсюду, сильный и отчетливый — в каждом шаге проходящих мимо людей, в халатах медсестер. Так пахнут уныние, тоска и одиночество. Наверное, чтобы перебить этот запах, все медсестры просто обильно поливались духами, и смешение одного амбре с другим не достигало результата, запах концентрировался и становился более резким и удушливым. Неужели сам персонал это не ощущал?
— Может, вам водички? — в голосе директора дома-интерната Антонины Михайловны Котенковой ощущалось сочувствие. — Вы не заболели? Кашляете и кашляете.
— Нет, я здоров.
— А то мы вас быстро подлечим, не стесняйтесь, обращайтесь. У нас ведь социально-медицинское учреждение.
— Спасибо, мне рано быть вашим пациентом. Антонина Михайловна, вы обещали найти личное дело Щукиной, мне бы хотелось с ним познакомиться.
— Не получилось, Алексей Александрович.
— Давайте вместе посмотрим.
— Вы меня не поняли. Нет ее личного дела.
— Как нет?
— Вот так — нет. Перерыли девчонки все карточки, подняли архивы. Нашли только ее старую кардиограмму, когда врача ей вызывали, с сердцем плохо было.
— Антонина Михайловна, а исчезла только карточка Щукиной или тех девяти, что погибли на пожаре, тоже?
— Только Щукиной. Не понимаю, как это произошло. Кому нужна ее карточка?
Весь ее внешний вид говорил следователю: «И что ты мне сделаешь? Ничего!».
«Какой же я идиот, почему сразу карту Щукиной не изъял, слушал байки директрисы про пожар и ремонт, — Сурин разозлился на себя. — Ладно, будем без карты работать. Найдем больничную карту в поликлинике, пробьем адрес. Зря вы, Антонина Михайловна, игру со мной затеяли!» Вслух Сурин произнес:
— У нас готово заключение пожарной лаборатории: поджог неустановленным лицом.
— Вы уже давали мне это понять. Конечно, ищите, опрашивайте персонал, делайте свою работу. У нас от следствия секретов нет.
Свидетелей по данному делу он опрашивал в маленькой подсобке, Антонина Михайловна демонстративно закрыла свой кабинет и уехала по срочным делам.
В целом и в каморке было нормально, только вот те, с кем он беседовал, вели себя странно. Бывшая соседка убитой Щукиной, Глафира Сергеевна Юшкова, ничего не помнила. На каждый его вопрос щурила глаза, закидывала подбородок и, качая головой, произносила:
— Ой, не помню такого! Не знаю, не видела!
Опираться на путаные показания старой женщины было невозможно. Сурину казалось, что, спроси он сейчас ее фамилию, ответ был бы такой же:
— Не знаю.
Как с этим всем работать? Котенкова, конечно, хороша, к пропаже больничной карты Щукиной она явно имеет отношение, только вот за руку ее никто не хватал, а значит, обвинить безосновательно ее нельзя.
— Ой, вспомнила, вспомнила, что Паша говорила, прежде чем в коридор пойти!
— Какая вы молодец, Глафира Сергеевна!
— Ноги у нее болели, суставы на коленках, так она ругалась, что мазь совсем не помогает.
Ну вот, приехали. Такой свидетель — и врагов не надо.
Еще начальство дает поручения: встретиться с какой-то журналисткой, которая ведет собственное расследование, материал в газету собирает. Начальник Сурина и начальник журналистки — друзья детства, вот они между собой и договорились, а ему бы хоть что-то у этих полоумных старух узнать. Пока грош цена таким свидетельским показаниям.
Медсестра Нина, дежурившая в ночь, когда произошел пожар, производила впечатление адекватного человека, нарушившего должностную инструкцию.
— Нина Александровна, как же так получилось, что вы не видели, как начался пожар, как ушла далеко в коридор Щукина?
— У нас же не тюрьма, люди где хотят, там и ходят.
— То есть ночью передвижение у вас свободное, особенно если медсестра спит.
— Да я в подсобке на пять минут всего прикорнула. Не имела права, знаю, но вот отключилась, устала. У нас, знаете, вечер на вечер не приходится. Пока назначения выполнишь, лекарства раздашь, время быстро летит. Я только на стульчике пристроилась, а потом услышала крики, выбежала, а дым вовсю валит. Я и пожарных вызвала.
— А кто-то может подтвердить, что вы находились во время пожара в подсобке?
— Не знаю, я никого не видела.
— А дверь в подсобку была закрыта изнутри?
— Не помню. Честное слово, не помню. Ночь была.
Что ночь, что день, проблемы с памятью были не только у жителей дома-интерната, но и у персонала.