Йорк помогал подняться своему другу, Макес замер выжидающе, готовый в любую секунду дать стрекача от охраны, Петя сгинул в неизвестность, а люди, потеряв интерес к прерванному зрелищу, вернулись к делам насущным, то есть к танцам.
Мелёшин подошел и взял меня за руку.
— Пошли, — сказал кратко, и от многообещающих ноток в одном-единственном слове я приготовилась осесть на пол. Однако Мэл не разрешил рухнуть кулем, потянув за собой, и мои ноги послушно потопали следом.
Протолкавшись через танцующих и протиснувшись по узкому проходу между барными стойками, мы выбрались в темный коридор с сырными дырками на стенах, на этот раз желтыми и синими. Мэл торопился, и мне пришлось ускоренно перебирать ногами, иначе он оторвал бы руку.
Из "сырного" коридора Мэл вывел меня в обычный, освещенный редкими лампочками. Он спешил, выискивая нужную дверь, и, наконец, найдя, то, что ему было нужно, сорвал засов взмахом руки и сердитым рявком на новолатинице.
Я не боюсь, не боюсь, — твердила про себя, когда Мэл ворвался внутрь, затащив меня, и закрыл плотно дверь.
В темноте появился огонек luxi candi[11] и повис под потолком, высветив служебную комнатушку с каким-то хозяйственным хламом.
Мой рот на замке, на замке, — повторяла, точно новопридуманное заклинание. Нечаянное слово в любой момент могло разбудить в Мэле зверя — неуправляемого, непредсказуемого, чьи поступки не поддавались логическому объяснению.
Мы стояли друг напротив друга, и нас обоих потряхивало. Ну, Мэл-то, ясно-понятно, сообразил, что чудом не натворил бед из-за одной мелкой крыски, которую теперь решил придушить как источник проблем. Меня же трусило от страха.
— Ты сделала назло мне? — прервал он молчание, глядя исподлобья.
— Что?
— Целовалась с ним! — выплеснул Мэл. Судья вынес обвинение.
— Назло, — призналась не сразу, потому что вдруг поняла: Мэл ревновал — до бешенства и потери самоконтроля.
Из-за меня он поступился принципами висоратской чести, не сдержавшись. Я — его уязвимое место. Ахиллесова пята. Вот так — просто и сложно.
— С ним круче, чем со мной, да? — не успокаивался он.
И почему я смалодушничала, испугавшись, и поддалась порыву? Ведь он же никуда не делся, мой Мэл. Стоял передо мной — злой, взъерошенный, растрепанный, неуравновешенный.
— Отвечай! — рявкнул он, заставив вздрогнуть. Его опять затрясло, и в глазах появились зеленые всполохи.
Ну и пусть кричит, мне уже не страшно. Лишь защекотало под ложечкой, когда Мэл начал распаляться. И вовсе он не псих, а если ненормальный, то по моей вине.
Перед глазами промчались каледоскопом эпизоды прошлого: смеющийся Мэл, растерянный Мэл… Он же — нахмурившийся… Мэл с недоуменно поднятой бровью… Задумчивый Мэл…
Бездонный колодец под ногами раскинул темный зев. Нужно набраться сил и прыгнуть, поверив, что внизу меня обязательно поймают, не дав разбиться.
Я приблизилась к Мэлу и обняла. Провела рукой по щеке, и он не оттолкнул и не увернулся.
— Нет. Круто только с тобой, — ответила, боднув его носом.
— И это всё надела для спортсмена? — Его руки вдруг потянули подол платья вверх, забирая в складки, тревожа бабочек, и принялись поглаживать оголившиеся ноги.
Пружина затягивалась до предела — наша общая, одна на двоих. Отпусти — и она раскрутится, захватывая, всё, что окажется поблизости.
— Это всё — для него? — допытывался хрипло Мэл. Уткнулся носом в шею и мял мои ягодицы, не скрывая возбуждения. Наоборот, еще сильнее прижался и потерся пахом.
— Для тебя… С самого начала… — выдохнула, вцепившись в его плечи. — Больше… никого нет…
Мэл отстранился и провел по моим губам большим пальцем — грубо, истирая остатки танцевального поцелуя. Раза на три или четыре убирал одному ему видимые следы, — хорошо, что помада Вивы въелась намертво.
— Для меня, — заключил срывающимся голосом. — Для меня.
К черту всё. Оказывается, я давно этого хотела, но боялась признаться себе.
Его руки давили и сжимали, губы жгли, клеймя. Неважно, что после торопливых жадных объятий на следующий день проявятся синяки. Я предлагала, и Мэл брал — как своё по праву. И все же он отказывался поцеловать меня, несмотря на все мои попытки.
Разжав объятия, Мэл торопливо вытащил ремень из брюк, и, оглядев стену, повесил пряжку на крюк, сбросив с него какие-то балахоны. Рывком подтянул стул и посмотрел выжидающе, пытаясь выровнять дыхание.