— Ну, а теперь, Сашок, ступай поразомни маленько костки. Вон и дружок тебя ждет, Колян.
Саша убегал, а старик провожал его пристальным влюбленным взглядом, щурил в улыбке синие глаза свои и над чем-то задумывался.
Нюхалки сидели на лавках, мяли в ладонях табак и щепотками отправляли его в нос, шумно втягивая в себя воздух. Хрипловатый голос Вальки был слышен далеко. Она излагала последние новости: какая-то там девка-скороспелка, будто бы дочь совхозного бухгалтера, связалась с женатиком, неким залетным Копейкиным, и умелась с ним в Томск, опозорив тем самым своих почтенных родителей. Валька осуждала теперешнюю молодежь, особенно девушек, которые сами к мужикам липнут, а потом, когда принесут в подоле, то стараются ребенка спихнуть родителям или еще кому. Невольно разговор перешел на Тоню: почему так долго не едет, где у нее сердце материнское? Право, легкомысленная женщина! Но бабка Катерина защищала Тоню. Неправда, мол, она женщина порядочная. Два дня неполных всего лишь побыла в доме, а до сих пор стоит перед глазами, такая красивая, такая умная и душевная. И теперь старушка все еще не может позабыть ее приятного голоса, ее доброй, ласковой улыбки и рук ее золотых, которыми навела в избе такую красоту, что сердцу радостно стало. Нет, не права Валька, совсем не права. Ну, не приезжает, так что? Приедет еще. Теперь-то у нее, поди, учеба, времени нет, а то, может, и просто хочет, чтоб Сашенька пожил у них тут в деревне подольше. Что ей беспокоиться? Не у плохих же людей оставила она сына. Да и по совету Степана, как она сама тут говорила. Вот и пускай Сашенька живет хоть и еще год, два, пока не пойдет в школу. Да и им, старикам, с ним вот как хорошо.
За внука он им тут. А то, может, он и есть внук. Чует сердце, что внук им Сашенька. Да и люди вон говорят, та же Валентина. Ну, а Степка-то так до сих пор ничего и не пишет, не отвечает на их с Тоней письмо. Правда, что бессердечный шалопут, как говорит это старик. И бабка Катерина попросила Вальку бросить на Степана.
Тетка Валька мастер была гадать на картах, на бобах, на маковом семени, на стоячей воде и на всем, на что только было способно ее пылкое воображение бурлачки. Гадание на бобах не удовлетворяло бабку Катерину, и тогда Валька прибегнула к испытанному средству — картам. Она брала колоду в руки и начинала быстро тасовать, приговаривая:
— Тридцать шесть картей четырех мастей, четырех вальтей, королей и дам, скажите всю истину нам. А соврете — в печку пойдете. А пока пойдите вот сюда. — И клала карты под себя, и начинала их придавливать, говоря: — Вот так, вот так вас, чтобы не соврали. — Потом выбирала из колоды бубнового короля и подавала его бабке Катерине, предупреждая: — Смотри, Митриевна, бога не вспоминай, а то ничего не получится: врать будут карты.
Бабка Катерина тут же бросала взгляд в угол, на иконы, как бы прося у бога прощение за свое отступничество, брала карту в зубы и начинала что-то шептать, загадывая на Степана. Валька в это время раскладывала карты по столу.
Но и по картам ничего утешительного не выпадало: все казенный дом да бубновые хлопоты. Глухая Михеевна, которая тоже немножко кумекала в картах, громко говорила:
— Рази сидит где за что? Казенный-то дом…
— Бог с тобой! — пугалась бабка Катерина и махала на Михеевну рукой со сжатой в пальцах щепоткой табака. — Выдумываешь! Спаси бог!
— Ну вот, все пропало, — разочарованно говорила Валька, осуждающе глядя на бабку Катерину, которая тут же, поняв свою ошибку, виновато умолкала, обиженно сложив свои морщинистые губы. А Валька быстро собирала карты и ворчала: — С вами, старухами, рази можно ворожить? Все бог на языке. А карты не любят этого. Карты от сатаны, а сатана даже имени господнего боится.
— Так, так, — соглашалась бабка Катерина и просила бросить на Тоню. О боге она обещала не вспоминать боле и Михеевне приказала тоже помалкивать.
По картам выходило, что крестовая дама при бубновом короле в крестовых интересах и хлопотах.
— Ишь ты! — удивлялась бабка Катерина, и на сухом, строгом лице ее появлялось выражение растерянной задумчивости и наивного женского любопытства. — Кто же это такой — бубновый-то король? Уж не Степанушка ли мой? Не о нем ли она хлопочет? Не к нему ли прибивается? Дай-то бог.
— Митриевна! — уже не выдерживала Валька. — Опять ты…
— Тьфу! Будь ты неладный совсем… — спохватывалась старушка и опять смотрела в угол, крестилась. Гадание теряло всякий смысл.
— Опять вы тут разложились, чертовые колдовки! — как гром с ясного неба, раздавался голос Устюгова.
Нюхалки, захваченные врасплох, пугались и поспешно собирали карты, прятали в карман.