Он поворошил твердой ладонью мои волосы, и я уже забыл о больном пальце.
А маслобойка работала, работала. Иногда случались и простои в связи с поломками некоторых механизмов. Часто выходили из строя малюсенькие медные цацки — клапаны, регулирующие давление в прессе. Приходилось гонять в Татарск, а то и в Омск, в Новосибирск, чтобы достать вот эти самые золотнички-клапаны. Но однажды отец, повозившись с клапанами, пустил маслобойку.
— Надо же! — разводили руками мужики. — Ты, оказывается, Василий, на все руки от скуки мастер.
— А ничего тут удивительного, — отвечал отец с серьезным выражением на лице. — Опыт уж в этом деле имею. Вон у Колчака когда служил поневоле, дак от нечего делать ремонтировал пулеметы, чтобы они совсем не стреляли!
Мужики хохотали, головами покачивали: веселый ты мужик, Василий!
За три-четыре года своего существования маслобойня принесла немалую пользу колхозу. Потом она затихла, умерла, как износившаяся, отработавшая свое сполна. О ней как-то все быстро забыли в связи с разными там колхозными неурядицами, с перетасовкой председателей. Дядя Ларион, провинившись в чем-то перед районным руководством, вынужден был со всей семьей уехать на Урал, в город Копейск. После него в председателях стал ходить дядя Ваня Уфимцев, отец дружков наших — Сашки и Митьки.
Смешно и грустно вспоминать нового председателя. Каждое утро шел дядя Ваня в контору этаким крючком и с портфелем под мышкой. В портфеле том, кроме круглой печати, ничего другого не было. Но печать надо беречь, как зеницу ока, ибо без круглой печати не может быть ни колхоза «Красный трудовик», ни его самого, Уфимцева, как председателя этого колхоза. И вот так, с тем портфелем, походил дядя Ваня что-то немного. Не получился из него ни организатор хоть мало-мальский, ни хозяйственник толковый. Да где там! У него в своем-то собственном дворе не было должного порядка. Тетка Анна, жена дяди Вани, постоянно ходила по дворам, чтобы одолжить охапку сена, беремя дровишек, ведерко картошки или с полсеяльницы ржаной муки. Так вот и тянули они от момента и до момента, ждали, когда им само по себе привалит. Но не привалило. Даже и тогда, когда дядя Ваня стал у руководства, в их доме по-прежнему было и холодно и голодно. Правда, в те трудные тридцатые годы почти каждая семья испытывала нужду.
Председателя из дяди Вани не вышло, и пришлось ему передать портфель с печатью моему отцу.
Пройдет много-много лет, и однажды повстречаю я дядю Ваню Уфимцева на одной из улиц села Усть-Тарки, нашего райцентра. Я тотчас же его узнал, хотя он и постарел шибко и левой руки у него нет — память минувшей войны. Старик еще бодрился, рассказывая кратко о своем житье-бытье, о том, что живет он тут при дочери, тешится с внуками. На том мы и разошлись.
Ну, а маслобойка?.. Стояла она заброшенная, по частям растянутая пацанами, с полом земляным, подернутым зеленоватой, как мох, плесенью, с прохудившейся крышей, с высаженными окнами, в которые влетали ласточки к своим гнездам.
Прощай, наша маслобойка! Ты оставила в моем сердце трогательную к тебе любовь, и память о тебе — мои слегка тобою покалеченный палец.
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
Каменные калачи
То лето было урожайным, и осенью привез отец подводою из колхозного амбара несколько мешков пшеницы и ржи. Маме он сказал:
— Принимай, дорогая моя женушка!
— Слава богу, с хлебом теперь, — улыбнулась довольно мама.
— По труду и плата, — весело посмотрел на маму отец. — Не обидели. Вот что значит колхоз! И дураки те, что укатили куда-то к едрене фене. Думают, что там для них калачи на березах растут, как же! Держи карман шире. Вот помыкаются да и вернутся. Это уж как закон! Ну, а ты-то, абаскальщина, понимаешь теперь, как мы широко шагнули в жизнь?
Толстые мамины губы трогает улыбка, она говорит:
— Да уж известно. Особо-то пока и не шагнули. Посмотрим, как оно дале будет.
— Все будет хорошо! — заверяет отец. — И нашим рукам скажи спасибо. Руки и голова — они все сделают, не ленись только и знай свое дело твердо. Вот тебе и вся политика жизненная.
Мама была согласна с отцом, потому что сама она трудилась в полную силу, пропадая на ферме возле своих теляток.
В один из ветреных дней пригнал отец подводу, погрузил на нее три или четыре мешка пшеницы, и мы с отцом поехали на мельницу. Вместо заболевшего мельника там теперь работал дед Грец. Мне вот как хотелось еще что-нибудь услышать интересное из рассказов старика.