Петруха опять клохчет, а дед Грец невозмутимо:
— Я бабе своей: «На, старуха, стряпай. Пеки». А об ту пору как раз начальство какое-то к нам нагрянуло. Важное! По избам шастають, чего — неизвестно. Заглянули и в мою избушонку. Носами-то шморг, шморг, а тогда и говорять: «Богато живете — хлебным духом пахнеть». А баба-то моя как раз из печи те калачи вынимат. Пышные да румя-аные! Ломай и ешь на здоровичко. И этим-то двоим: «Отведайте, люди добрые, нашего хлебца. Угошшаю». — «С удовольствием», — говорять они да по цельному калачу и умяли. Умял цельный калач с ими и я. А к вечеру-то чую — худо мне. На двор бы, а не могу. За брюхо-то цап рукой, а оно, брюхо-то, камень камнем. Хана!
— Кво-кво-кво! — заходится опять Петруха и рукой этак машет, дескать, все, крышка, помираю!
Отец тоже смеется, и я не удерживаюсь, смеюсь. А дед Грец продолжает:
— К вечеру-то баба попробовала калачик ребятишкам разломить — а никак. Остыли — камнем взялись, хыть топором их. Ну все, думаю, теперя умирать мне, однако. И бабу зову да все, как на духу, и выкладаю ей. Так, мол, и так. Зови попа, соборовать надо меня. А она мне: «Ой, старик, беда! Натворил ты горя. Што ж теперя с теми, с начальством-то? Тоже ить помруть». Вот тутка-то я от страху чуть и не обмер. Сразу же и того… прохватило. Слава те!..
Мы все втроем покатились со смеху, а дед Грец даже и не посмотрит на нас — трубочку свою заряжает.
— Ну, а как же начальство-то? — отсмеявшись, спрашивает Петруха.
— А начальство… — говорит дед Грец. — Начальство как начальство. Получше стало нами, дураками, руководить, на путь истинный наставлять. Не каменные калачи штоб мы ели, а настояшшие из такой вот мучицы пекли и умнее были. Вот я к чему это.
— Спасибо, Анисим Аникеич, хорошо ты это нас повеселил, — говорит отец. — Умеешь сочинять, умеешь. Вот намелем муки, настряпает моя, напечет настоящих калачей, и ты тогда ко мне в гости. За свои-то труды почему бы и не посидеть за столом, чарочку там, а? И за твое здоровье — тоже. Чтоб ты жил до ста лет и веселил всех нас. Так что, старик, держись!
— Да уж держусь, Лександрыч, держу-усь! — говорит дед Грец. — Теперя токо и надо держаца, коли жисть вроде как веселей пошла. Дай-то бог!..
С мельницы мы с отцом возвращались затемно. Сумерки теперь ранние, в избах мерцают уж кой-где огни керосинок. Дымятся печные трубы, запах березового дымка приятен мне. Я радуюсь, что и у нас в избе заиграет весело печное пламя, зашкварчит сковородка от разливаемого по ней мамой жидко расколоченного теста для моих любимых блинчиков. Хорошо! В доме у нас хлеб. Хлебушко!
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
Резиновая шишка
Бывает и такое, когда у человека есть уже два прозвища, а ему дают еще и третье. Так случилось с нашей соседкой бабкой Храстиньей, она же по-уличному и Митиха, и Солдатка. Последнее прозвище по мужу, что не вернулся с гражданской. А тут бабка стала называться еще и Резиновой шишкой. И случилось это вот как.
Поздней осенью — сухой и холодной — в деревню к нам неожиданно, как явление Христа народу, прикатило районное начальство на легковом автомобиле. Приехал сам председатель райисполкома товарищ Курмачов и с ним еще каких-то двое мужчин. Шел автомобиль со стороны Угуя, где находился наш сельсовет, катился этаким черным мячиком, огненно сверкая на солнце и обволакиваясь дорожной пылью. Всем нам, а тем более старушкам, автомобиль был в диковинку. Ничего, кроме телеги, запряженной лошадью, да велосипеда, мы не видели, а тут на тебе — автомобиль.
Первой закричала бабка Солдатка:
— Ой, люди добрые! Гли-ко, гли-ко! Резиновая шишка катица, нечистая сила! Убирайте ребятишек!
Мы же с отчаянной радостью устремились следом за пробежавшей и остановившейся возле конторы машиной. Пока районное начальство беседовало с дядей Ларионом, мы, окружив легковушку, глазели на невиданную досель машину, на все ее блестящие цацки, на колеса резиновые с сеточкой мелких спиц, на слюдяные, как медь, желтые окна кабины, на лупастые стеклянные фары. Сидевший в кабине шофер сперва будто не замечал ни нас самих, ни нашего галдежа, а когда стали хватать детали руками, он раскрыл дверцу и сказал:
— Вы, челяди не озоруйте. Отломите что-нибудь — машина не пойдет.
— А ты нас прокатишь? — осмелился я. — Ну хоть маленечко, дяденька. Во-он до того проулка. А?
— Нельзя, — сказал рябой шофер, вылезая из кабины. — Вы вот лучше бы мне ведерко водички принесли.