Все это Саша испытал прежде, когда залазил в воду, чтобы побаландаться с краешку возле берега, держась ручонками за жердину мостка. Иногда он брал с собой кусочек хлеба, щипал тот кусочек, бросая крошки в воду. Что тут тогда творилось! Вода закипала от рыбьей драки. Черные косяки мелюзги носились как угорелые, и Саше потешно было видеть это.
— Смейся, смейся, ашшаульник, — ворчал добродушно Устюгов. — Вот они тебе ноги-то поотгрызают.
— А я не боюсь! Не боюсь! — сверкал Саша черными глазами и бил по воде, сидя на мостках, ногами, отчего вокруг летели светящиеся брызги.
Устюгов тогда сказал:
— Давай, Сашок, поучимся плавать. Вон рыбешки-то как плавают? И Негра умеет…
Ну, если рыбешки и Негра, то Саше не научиться — стыдно. И он научился. Научился быстрее, чем этого ожидал старик. Правда, плавал он пока еще слабо, но это уже было достижением.
— Ничего-о! — говорил старик. — Теперь все пойдет, как по маслу. Теперь, брат, ты пловец. И рыбак. Помощничек мой золотой.
Старик тыкался лицом в темноволосую Сашину голову, а ему казалось, что целует он своего маленького сынишку Степку. Давно ли это было, когда он вот так же учил плавать сына, брал его с собой в лодку проверять сети и мордушки? Очень давно и совсем недавно. Будто вчера. И сам он, будто вчера, был таким же вот мальцом, и его отец, вечный рыбак, как и сам он, в этом же озере купал своего Ефремку, целовал в головку и по ночам рассказывал сказки. И говорил, что быть ему, Ефремке, как отцу, рыбаком. Это же самое говорил Устюгов потом сыну Степке, а теперь вот говорит черномазому мальчонку Саше. И странно, что мальчонок здесь, с ним вместе, и он так его любит. Странно, что в манерах Саши улавливает он что-то свое, устюговское. Или ему это только так кажется? И старик все присматривался к Саше, все прикидывал, чем же, однако, этот шустрый пострел похож на них, Устюговых?
— А ногой-то гребет. Гребе-е-от! — делал заключение старик, и то ли радость, то ли тревога наполняли его сердце.
«Неужели наш? — в который раз он задавался вопросом и не находил ответа. — Но если наш, то кто же тогда Степка? В роду нашем не было таких, чтоб детей своих кровных, как щенков, бросать. Ах ты, язви тя. Прямо беда, да и только!»
Но это была еще не беда, а полбеды. Беда-то вся надвинулась потом, позже. А пока… А пока лето подходило к своей середине, незаметно укорачивая дни. У разной дичи давно уж повыводились птенцы, и теперь они подрастали, оперяясь, тренируя крылышки для интересного путешествия по воздуху. Серые утята веселыми стайками выплывали в сопровождении своих мамаш на чистую гладь озера и беспечно плавали неподалеку от берега. У супругов лебедей тоже было потомство — каждому по дитяти, чтоб не было никому обидно. Лебеди не подходили на сей раз близко к берегу и прогуливались со своими серо-голубыми лебедятами возле зарослей тростника. Они уже не пели так красиво, а лить издавали короткий клекотящий звук, словно бы разговаривали между собой и с детьми, уча их хорошим манерам.
На огородишке за избушкой зрели овощи, цвели подсолнухи. Была посажена картошка и прочая петрушка. И все это благодаря тетке Вальке. Для Саши это она старалась. Для него только. И Саша потихонечку пасся в том огородишке. Он выдергивал бледные хвостики моркови, жевал сочные лопатки зеленого гороха, высматривал и находил очень вкусные, в пупырышках, огурчики. Все это он предлагал и Негре, но пес лишь меланхолически обнюхивал преподнесенное ему и отворачивался. Благодарю, мол, за угощение, но я такого не ем.
Особым же удовольствием, лакомством были для Саши шарики кувшинков, которые дед Устюгов прямо с лодки доставал из воды. Шарики эти и впрямь походили на те самые кувшинчики, в которых бабка Катерина присылала им сметану и топленое молоко. Откусишь макушку у шарика — а там кашка. Вязкая, тягучая, розовая — мелкая, как карасева игра, или бурая — крупная, как икра зернистая, только по вкусу не такая. Вкус у кашки сладковатый, с горчинкой, как у озерной воды. И Саша ел эту сладость с увлечением.
За месяц с лишним вольной жизни мальчик изменился — заметно подрос, окреп и загорел до сизоватого отлива кожи на руках и шее. Устюгов шутил:
— Ну, Сашок, теперь тебя ни в каких банях не отмоешь.
А тетка Валька радовалась, все всплескивала ладонями и возбужденно говорила:
— Миленький мой цыганеночек! Черный стал, как чугунка, одни глаза большие, как угольки, горят. — И чмокала Сашу в щечку, в ухо.