Ночью Устюгов подымался, выходил на двор, раскуривал трубку и в серой недвижимой мгле шел по светлой стежке к озеру. Покряхтывая, он опускался на жердочки мостка и замирал. Негра тоже умащивался где-нибудь сбоку и тоже лежал не шевелясь. А озеро светилось, подобно северному сиянию, отливая, как сталь, густой холодной синевой. Оно казалось большим и добрым зверем, сладко подремывающим в своем уютном логове. От него исходила приятная свежесть с терпким запахом ила и водорослей.
Вокруг стояла такая тишина, что даже было слышно, как, сгорая, шипит и потрескивает в трубке самосад. Изредка всплескивала рыба, были слышны с Оби пароходные гудки, которые будили в сознании Устюгова мысль о приезде Тони. Глаза невольно устремлялись в ту сторону, влево, на восток, где над бледной полоской дремлющего озера угрюмо громоздились черные грозовые тучи. Тучи эти и принесли с собой дождь и грозу и эту первую большую беду, горе для стариков Устюговых.
Незадолго до этого старик был дома и бабка Катерина жаловалась ему:
— Неладно чтой-то со мной, старик. Сплю я намедни и чую — чижало мне. Прокинулась, а встать не могу. Сил моих нет. Душит меня домовой, пластом на мне лежит — ни рукой, ни ногой не пошевельнуть. Тогда я пытаю у него: «К худу али к добру?» А он: «К ху-у-уду!» Дыхнул холодом на меня и пропал. А у меня и сердце оборвалось. Не случилось ли уж, думаю, с вами что там?
— А может, ты соседа нашего Афоньку спутала с домовым? Мужик-то он — хват, знаю я его, — грубо пошутил старик Устюгов.
Бабка Катерина обиделась.
— Совсем-то ты, старик, из ума выжил, — сказала и надула, как в молодости, губы.
— Та-так-так, выжил, — согласился Устюгов и уехал на Елень-озеро, позабыв про этот бабский разговор о домовом.
В тот день как-то особенно ярко светило солнце. С самого утра оно стало плавиться и жечь пуще обычного. Облака обходили его стороной. Небо будто опустилось ниже и придавило своей горячей тяжестью землю, отчего земля разжарилась и дышала изнурительным зноем.
В полдень, пообедав, Устюгов собрался проверить поставленные им на зорьке сети. Саша тоже запросился с ним: хочу да хочу. Устюгов прикинул что-то в уме и согласился. Саша с радостью вскарабкался в лодку и сел на свое место, на скамеечке впереди. Негра — тоже за Сашей следом и, как всегда, умостился возле его ног.
Устюгов спихнул лодку с песчаного берега, вскочил в нее и, взяв в руки длинное, двухлопастное весло, стал выгребать. Лодка медленно развернулась и легко пошла вперед, распуская по сторонам водяные усы.
— По-ошли! — сказал Устюгов, и весло его весело заговорило о чем-то с водой.
Когда весло повисало в воздухе, чтобы снова опуститься в воду, с него падали светящиеся, как ранние звезды, капли. Над озером, у самой воды, с криками носились серые чайки, словно вызывали из глубины наружу глупых мальков, чтоб тут же сцапать их.
Озеро маслянисто сверкало, отливая расплавленным серебром, и не было ему ни конца ни края. Тот берег с домишками совсем исчез, растворился в колеблющемся горячем мареве и слился с озером, с белесым, выгоревшим небом, по которому, громоздясь, плыли нарядные облака.
Облака походили на что угодно — на высоченные горы с ослепительно белоснежными вершинами, на каких-то с курчавыми бородами старцев, на верблюдов, медведей, собак и кошек, на красивые сказочные дворцы и замки, — стоило только себе вообразить. Устюгов смотрел на эти облака с боязнью: как бы не собралась гроза. Да нет, может, и на этот раз все обойдется, утешал себя, продолжая грести. Он оглянулся назад, прикидывая расстояние. Берег с избушкой под двумя сосенками отодвинулся далеко, а до сетей оставалось совсем немножко. И старик, чтобы отвлечься от навязчивых мыслей о грозе, заговорил, как обычно, с Сашей:
— Ну что, Сашок, хорошо?
— Ага, дедушка, хорошо-о-о! — искренне радовался мальчонок.
— Ах ты, малек, — прошептал старик, глядя влюбленно на Сашу. — А хочешь, Сашок, как дедушка, рыбаком стать, а?
— Ага, дедушка, хочу.
— Де-едушка, де-едушка… — как эхо, вторил старик, не сводя глаз с Саши.
Ему было отрадно слышать из уст мальчонка и это согласие быть рыбаком, и особенно трогающее его слово «дедушка». Старику вдруг вновь вспомнилась Тоня. Женщина, конечно, приедет и увезет мальчонка. И ждать ее надо со дня на день. Возможно, даже сегодня. Вот вернутся они назад, а она ждет их. И как тогда расстаться с Сашей, жизни без которого он уже себе не мыслил?
Никогда прежде не говорил он с Сашей о матери, все будто чего-то опасался, от чего-то оберегал мальца. А вот сейчас неожиданно для себя спросил: