— Заведу я проклятую собаку, — мрачно говорил Устюгов. — Убью и зарою где-нибудь.
— Да ты что! — отговаривала бабка, боясь, что старик и в самом деле сделает такое. — Собака-то, может, по Сашеньке тоскует, плачет. Собака-то плачет, а мать вот родная и голосочка не подаст. Глаз не покажет. Сообчить бы ей, да куда. Мы и адресть-то ее не знаем, не догадались, бестолочи, спросить. Ох ты, светы мои!
Приходили опечаленные Валька и Михеевна, заглядывали и другие соседи в дом к старикам, чтобы потужить с ними, ободрить их каким-нибудь хорошим словом. Поправится, мол, Сашенька, выздоровеет. Дети-то они все болеют. Переболеют — крепче становятся. И Саша тоже окрепнет.
— Дай-то бог, — говорила бабка Катерина. — Уж если поправится Сашенька, то я, старая грешница, ни в жисть боле не пущу с дедом на озеро своего дитяти.
Приходил и Колян справляться о здоровье Саши. Устюгов обнимал его, тихо говорил:
— Худо с Сашей. Хворает твой дружок, Колян. Шибко хворает. Не скоро, наверно, увидим его.
На седьмой день болезни кризис у Саши миновал, и старикам разрешили повидаться с внуком. Узнав об этом, Устюгов впервые за все эти семь тревожных дней и ночей выкурил с наслаждением несколько трубок пахучего самосада. Дома он достал из сараюшки ножовку, топор, молоток и гвозди, вынес из-под навеса сухие доски и стал мастерить калитку. Хотелось, чтобы к приезду Саши двор выглядел красивым.
Когда калитка была готова, старик выкрасил ее в голубой цвет и остался очень доволен. Потом они со старухой отправились в больницу, к Саше. Пошли пешком в воскресный солнечный день, понаряднее одевшись и набрав для Саши разной сдобы. Однако ничего этого у них пока не приняли, но в палату к больному впустили. Саша, как только увидел стариков, так сразу же потянулся к ним, воскликнув:
— Дедушка! Баба!
Был он худой, бледный, с лицом лимонной желтизны. Голова на тонкой шее казалась очень большой, большими были оттопыренные уши, провалившиеся внутрь глаза сверкали горячими смоляными каплями.
Глядя на Сашу, бабка Катерина растрогалась, но не заплакала, чтоб не расстроить ребенка. Она наклонилась и поцеловала его в темный вихор на лбу. При этом украдкой вытерла кончиком платка выкатившуюся из глаза слезинку и сказала тихо, проникновенно:
— Родной ты мой воробышонок!
А Устюгов положил худенькую Сашину ручонку в свою, заглянул ему в глаза и как можно веселее сказал:
— Ну здоров, Сашок. Вот мы и встренулись. А ты уж совсем герой. И вытянулся как. Мужчина прямо.
— Дедушка, — спросил вдруг Саша, — Негра тоже пришел?
— Негра, Сашок, дома остался, тебя ждет не дождется. Соскучились они с Коляном по тебе шибко. Ты поправляйся скоренько, ешь хорошенько, и тогда мы тебя заберем отсюда домой.
— И на озеро поедем? — спросил Саша.
— Поедем, а как же! Непременно поедем! — оживился старик. — Без озера нам никак нельзя, нет.
Находившаяся в палате врач сказала:
— Саша у нас молодец. Не капризничает, слушается, от лекарства не отказывается. Хочет поскорее вылечиться. Верно же, Сашуня?
Саша кивнул головой.
— А знаете, — продолжала врач, — знаете, кем он хочет быть? А ну скажи, Сашок, скажи дедушке и бабушке, кем ты хочешь быть.
Саша застеснялся, глядя на деда. Но тот уже догадался, и лицо его осветилось улыбкой.
— Рыбаком, — пояснила врач. — Буду, говорит, как дедушка, рыбаком.
— Да он уж и есть рыбак, — сказал польщенный старик. — Да какой ишо. Креще-еный.
— Крещение-то это чуть ли не стоило ему жизни, — заметила врач, знавшая о случившемся на озере. — Хорошо, что все обошлось благополучно. Будем считать это первым серьезным испытанием для начинающего рыбака. Теперь ему ничего не будет страшно.
Сашу выписали из больницы. Ездил за ним Устюгов на гнедом рысаке, запряженном в ходок.
Дома Сашу с волнением ждали бабка Катерина, тетка Валька, Колян и Михеевна. Женщины сидели на лавочке возле палисадника в тени пятилетнего кленка, нюхали табак, посматривали в конец улицы, откуда должна была показаться подвода.
Колян, с вылинявшими от солнца, как лен, волосами и облупившимся носом, тихонько выковыривал из большого, как решето, подсолнуха серые семечки. Но шелуху он сплевывал не на землю, как делал обычно, а себе в кулачок.
Плевать на землю было негоже, потому что сам же он к приезду Саши помогал бабке Катерине подметать возле дома и на улице.
Порядок они навели идеальный, как перед праздником. И принарядились по-праздничному. Михеевна достала из сундука свою плисовую юбку-колокол, которую сама не помнит, когда уж и одевала. А Валька сменила красную сатиновую кофточку на нежно-розовую, цвета шиповника, безрукавку.