Дядя Коля проверил две сети и только вытянул третью, как вдруг нахмурилось небо, откуда ни возьмись налетел ветер, а вслед за ним послышался гром. На такие случаи у дяди Коли был припасен хороший кусок брезента, чтобы, если что, от дождя спрятаться. Только сейчас брезента в лодке не было — дядя Коля всю лодку обшарил.
Тем временем, гроза разошлась, реку взволновала — на легонькой моторке до берега сейчас не добраться. Дядя Коля скорчился на корме и, вздохнув, с досадой водрузил на голову оранжевую каску. Вот и сгодилась находка. От дождя она, конечно, не спасет, но зато хоть голова сухой останется.
Гроза прошла так же внезапно, как и налетела. Нерешительно выглянуло солнце, огляделось и, приободрившись, принялось деловито сушить рыбака. А дядя Коля осмотрелся, увидел, что от сети его, оказывается, почти не отнесло, и принялся деловито ее тащить. Пара лещиков, судак, еще один судак, покрупнее. А что это там такое из-под воды показалось? Ба, никак сом! Вот это улов так улов. Царский! Дядя Коля нетерпеливо потащил тяжелую мокрую сеть на себя. Да так увлекся созерцанием идущей к нему в руки солидной усатой рыбины, что шум мотора приближающегося катера услышал только когда тот подошел совсем близко.
Рыбнадзор. Эх, вот невезенье!
Дядя Коля бросил сеть обратно за борт и прищурился — не Петр ли Лексеич там? С Петром Лексеичем у него давно все улажено — дядя Коля с ним уловом делился, лещей копченых передавал, на уху приглашал.
Нет, не Петр Лексеич. Серега со своими парнями. Плохо дело. Эти рыбинспектора — из молодых, да наглых. Рыбу конфискуют (чтоб потом самим слопать), а штраф все равно выпишут.
Дядя Коля, усевшись на корму, с горя нахлобучил каску поглубже и угрюмо уставился под ноги — поджидать вымогателей. Когда те подъехали к моторке, он даже головы не поднял.
— Лодка со спасалки. Похоже, грозой сорвало. Вернуть, что ли? Забрать ее сами они не смогут — рабочих моторок у них больше нет.
— Оно тебе надо?.. Слушай, а мне казалось, в ней был кто-то… А сейчас никого.
— Ветер сильный — может, за борт свалился?
— Ха, свалился — значит, сам дурак.
Ну точно, Серега: если дядя Коля еще сомневался, то слова эти сомнения развеяли.
— А если утонул?
— Старый пердун со спасалки, что ли? Утонул — ну, и черт с ним. Поехали.
Дядя Коля, раскрыв рот, глядел вслед удаляющимся рыбинспекторам. Не бывает, чтобы с двух шагов среди бела дня — и не увидели…
Игорь успел уже дать хорошего кругаля — утром до самого Волгограда добрался, развернулся и поехал обратно. Городище и Дубовка остались позади, а синие таблички раз за разом показывали, что до неуловимого Приволжска больше ста километров. Нет, прогресс был — со ста сорока расстояние сократилось до ста девяти. А Игорь, между прочим, уже вторые сутки ехал.
Миновав Быково, Игорь решил ехать помедленнее. Ясно же, что скорость тут не помогает, надо искать другие способы.
Было гораздо интереснее неторопливо двигаться по пустынной трассе и рассматривать пейзажи: заброшенные, почти поглощенные лесами и лугами деревни, развалины каменных часовенок, железнодорожные тупики, поросшие высокой, по пояс, полынью, и ржавые скелеты, да такие обглоданные, что и не сразу определить, что это было — трактор ли, запорожец или тарелка пришельцев.
А какие поселки, какие названия! Сколько в них народного духа, сколько фольклорной поэтики! Антиповка, Поповка и Сестренки; за Камышинском — ботанические Липовка, Терновка, Дубовка, за которыми пустились вскачь Галка и Бутновка, Верхняя Добринка и Нижняя Добринка, Щербатовна, Щербаковна, ну и, конечно, село Воднобуерачное. За селом лежала граница между творчеством народным и творчеством советским — впереди ждали Гвардейское, Красноармейск, Чкаловское и Октябрьское, Красный Текстильщик, и, наконец, два местных города, Энгельс и Маркс.
Четырежды за всю дорогу возникали перед Игорем надписи "Приволжское — 1 км", и он преждевременно радовался.
К вечеру у четвертого Приволжского внезапно ожил сотовый.
— Алексей Сергеевич? Ну, наконец-то! Да, воронка полностью сформировалась, — тарабанил Игорь. — Вторые сутки добраться не могу… Точно говорю — я доехал до самого Волгограда, и теперь повторяю обратный маршрут… Да куда уж дальше — до Ульяновска, что ли?.. Я где? У Приволжского. Да нет, нет. Не у Приволжска. У поселка Приволжское. Который между Марксом и Энгельсом… Ха-ха, да, я помню, что между ними никого не было, Ленина справа изображали… Алексей Сергеевич, в общем, придется мне задействовать технику, чтобы дорогу открыть… Справлюсь, конечно, не переживайте.
Сенька аккуратно завернул пластиковый шприц в газету и, невзирая на остатки ленивого блаженства, вышел на улицу и поплелся к мусорным бакам.
Три мусорных контейнера стояли у дальнего угла дома, прямо у веранды, надстроенной деловыми жильцами, недовольными тем, что планировка хрущевок не предусматривала для первых этажей балконов. Рядом темно-зелеными, разукрашенными затейливыми снежинками ржавчины мусорными баками, на протянутой к дереву веревке сушилось и пропитывалось ароматом помойки мокрое белье.
Сенька едва не задел розовую наволочку и, воровато оглянувшись, выбросил сверток. Однажды его за этим делом чуть не застукала баба Маруся с четвертого этажа. Любознательная пенсионерка цеплялась клещом к любому мало-мальски подозрительному событию и не успокаивалась, пока не узнавала всю подноготную. Не хватало только, чтобы она до правды докопалась и Сенькиной матери рассказала. А мать знать не должна — это было Сенькиным железным правилом. Сеньке было двенадцать, когда их бросил отец. Тогда, глядя на плачущую мать, Сенька пообещал себе со всей яростью подростка, который уже все понимает, но еще ничего не может изменить, что из-за него мать плакать не будет… Именно поэтому он старательно скрывал от нее, что недавно подсел на героин — как раньше скрывал, что покуривал травку.
Правда, скрывать становилось все сложнее. Во всем Приволжске герыч продавал только Фитиль, и, выражаясь экономическим языком, был, по сути, монополистом, устанавливая на наркотики такие цены, какие ему хочется. Те, кто мог, ездили в другие города и покупали товар там, за более умеренную цену, но у Сеньки подобной возможности не было — своей машины нет, а на рейсовых автобусах не наездеешься. Так что приходилось раз за разом возвращаться к Фитилю.
Уже дважды Сеньку поджидали шестерки драгдилера, уже дважды он крепко получал по зубам. Проблема "чем платить", а точнее — "чем покрыть долг", становилась все острее.
Сенька уже давно вытащил из-под плинтуса в прихожей завернутые в отрезанную колготку две пластмассовые коробочки, в которых хранились "фамильные драгоценности" — золотая цепочка с крестиком, серьги с поддельной бирюзой и два массивных перстня с крупными искусственными камнями, на которые была мода во времена юности его родителей. Драгоценности Сенька отдал в счет покрытия набежавшего долга, и совесть его почти не мучила: мать не скоро обнаружит пропажу. Она работала дворником и не наряжалась вот уж лет пять, и, пожалуй, столько же не заглядывала в тайник под плинтусом в прихожей.
За что его совесть мучила, так это за утащенный из дома пыльный бархатный футляр с медалями деда. За что именно они были получены, Сенька не знал — он был слишком мал, чтобы запомнить военные рассказы ветерана. Зато знал, что воинские награды Великой Отечественной ценятся. Фитиль оценил их в шесть доз.
Сегодня, перед тем, как использовать последнюю заначку, Сенька еще раз обыскал квартиру на предмет чего-нибудь ценного и не используемого регулярно в хозяйстве. Чего-нибудь такого, чем можно было бы погасить часть долга — и получить еще одну дозу. В долг. Обыскал, хотя знал, что ничего не найдет.
Голова гудела, как-будто внутри разожгли газовую колонку. Доковыляв до третьего этажа, Сенька остановился перевести дух и прижался лбом к стеклу окна в подъезде. Что делать? Фитиль ему герыча не даст, пока он не покроет хотя бы часть долга. А чем его, спрашивается, крыть?