Мне не сразу удалось обнаружить ту, кому принадлежали оставленные на берегу вещи. Она плавала далеко в море, и среди трепещущих на его поверхности ослепительно ярких солнечных бликов едва можно было различить человеческую голову.
Я разделся неподалеку от пестренького сарафана, сел и закурил. Прошло, однако, порядочно времени, прежде чем смелая пловчиха вышла на берег. Она оказалась совсем молодой девушкой лет двадцати-двадцати двух. На смуглой от загара коже, на густо-синем купальнике, подчеркивающем красивые линии ее ладной фигуры, вспыхивали и переливались, отражаясь в капельках воды, десятки крохотных солнц.
Я спросил, как это она не боится так далеко заплывать.
Девушка свободным движением руки отбросила свесившуюся на лоб мокрую прядь волос.
— А я вообще ничего не боюсь.
У нее были светлые глаза и темные, сросшиеся у переносицы, густые брови. Держалась она просто, спокойно и независимо. Казалось, она совершенно не обращала внимания на мое присутствие, а мое появление в этом пустынном месте ее нисколько не удивило. Чтобы как-то расшевелить незнакомку, я сказал первое, что пришло в голову.
— Говорят, в древнем Риме подобные брови считались признаком красоты.
Я уловил в глазах девушки усмешку, а в интонации — иронию.
— Не знаю, мне не приходилось бывать в Риме, тем более в древнем…
Слегка сощурив глаза, она мельком взглянула на меня. Еще мгновение — и девушка уже лежит на теплых голышах, подперев кулаками подбородок и подставив солнцу спину.
Разговор между нами не завязывался. Если я что-либо спрашивал, она отвечала односложно и сдержанно — и снова смотрела на далекий, подернутый сизой дымкой, противоположный берег залива.
Я опять закурил.
— А правду говорят, что никотин, содержащийся в сотне папирос, убивает лошадь? — девушка повернулась на бок, лицом ко мне.
— Не знаю. Мне не приходилось быть лошадью.
Она улыбнулась.
— Ну что ж. Будем считать — мы квиты. — После небольшой паузы она спросила: — А почему вы не идете купаться? Вода теплая… очень теплая. И у берега неглубоко. — В глазах ее опять забегали искорки смеха. — Стоило забираться в такую даль, чтобы просидеть на берегу и даже не искупаться!
— А знаете, — я тоже сделал паузу и с ударением добавил: — стоило!
— Не знаю.
Это «не знаю», прозвучавшее подчеркнуто равнодушно и холодно, задело меня.
Я неохотно пошел в воду, уверенный в том, что, пока вернусь, девушка оденется и уйдет. Но показаться навязчивым мне не хотелось.
Вода по цвету напоминала бутылочное стекло и как стекло была прозрачна. Я поплыл к пятну, темневшему метрах в сорока от берега. Там, ухватившись пальцами за шероховатые на ощупь, буро-оливковые космы водорослей, я долго лежал в воде, прижавшись телом к мохнатой груди подводной скалы.
В глубине залива, за круто обрывающимся мысом, окутанные зеленой пеной садов и виноградников, белели домишки небольшого поселка. А дальше вяло тянулись блеклые, покатые холмы, поросшие сухими колючками.
Все в этот июльский день казалось каким-то по-особенному хорошим и необычным: и ласковая вода, и залитое солнцем бездонное небо, и знойная тишина, и девушка на берегу. И особенно приятно было то, что она все еще не уходила.
Теперь, надев сарафан, девушка сидела, опустив голову и охватив руками колени. Рыжеватые волосы скрывали лицо.
Прошло минут десять, и я вернулся на берег.
Шорох расползающихся под моими ногами голышей вывел девушку из задумчивости. Она подняла голову.
— Хорошо, правда?
— Замечательно.
— Вот теперь можно поверить, что вам действительно стоило сюда добираться.
Снова в ее глазах я увидел смешинки, но на этот раз не колючие, а доброжелательные. И мне стало почему-то легко и радостно…
— Ну что же, будем знакомы, — сказала она после того, как я назвал свое имя. — А меня зовут Иля. Странное имя, да?
Такое имя я слышал впервые и даже повторил его вслух: — Иля…
Она улыбнулась.
— Полностью мое имя звучит торжественно и загадочно: Иллирия. Не знаю уж, в каких святцах откопали его мои родители. Впрочем, я не обижаюсь. Наоборот. Разве плохо, что имя у меня не избитое? Вот только в школе меня почему-то все упорно звали Лилей.
Иля замолчала. Потом, как бы рассуждая сама с собой, сказала: — Странно. Я вот очень люблю цветы… Самые разные. А цветочные имена у людей — терпеть не могу. Какая-нибудь грубая, толстая и еще, не дай бог, пахнущая чесноком или хозяйственным мылом баба и вдруг — Роза.
Я засмеялся.
— А что, неправда? — девушка задорно вскинула голову, и ее рыжеватые волосы рассыпались по сторонам. Она поправила их легким движением свободной руки. — Между прочим, из всех цветов больше всего мне нравятся белые лилии. Они называются регале. Знаете?