Боявшийся сурового нрава отца, в детстве Павел чувствовал себя одиноким. До учебы в Константинополе у него совсем не было друзей. Со старшим братом Стефаном он не ладил, тот был для него далеким и чужим. После окончания лицея в Константинополе Стефан поступил на службу к туркам. У него был жестокий и мстительный характер, что пугало Павла еще в детстве. Старый дом на Небеттепе был ненавистен юноше, и он предпочитал жить в имении под Кукленом. Сначала жизнь там казалась Павлу чужой, он не мог понять ее. И лишь позднее осознал, что сила и привлекательность этой жизни определялись безмолвным и величественным могуществом земли.
Под вечер он отправлялся бродить по полям и вскоре полюбил эти одинокие прогулки. Остановившись где-то посреди вспаханной нивы, чутко прислушивался к дыханию земли, жадно вбирая в себя пьянящий запах тянущихся к свету ростков.
Такая привязанность к земле потомка ростовщического рода была абсолютно необъяснима, но тем не менее в часы одиночества в Константинопольском колледже тоска по земле становилась нестерпимой.
С жизнью в имении Павла связывало и другое. К западу от Куклена, близ Дермендере, находилось заброшенное имение Джумалиевых — Гераны. Мальчиком Павел любил бывать там. Он лазил по большим, развесистым деревьям, растущим во дворе, часами играл с дочерью Джумалиевых Жейной. После отъезда семьи Христо Джумалиева в Одессу эта детская дружба постепенно забылась. И лишь воспоминания об огромных вязах и ласковый взгляд маленькой девочки продолжали жить в его сознании, представляя долгое одинокое детство в особом свете.
Жизнь в колледже сразу поглотила его. Все было необычным для любознательного юноши — новые идеи, новые книги, новые мысли. Он входил в доселе незнакомый мир с каким-то смешанным чувством грусти и облегчения.
В Константинополе, в доме доктора Стамболского, Павел впервые познакомился с «Отечественными записками», статьями Белинского в «Современнике». Из всего написанного выходило, что земля, то неопределенное ощущение детства, по сути, своеобразная межа, разделяющая людей. Золото, богатство, сан приобретались намного позднее. Начало же для каждого человека заключалось в чем-то необыкновенно простом — в хлебе насущном.
Как раз в то время в руки Павлу попалась книга Франсуа Кене, которая познакомила его с учением физиократов. Оно показалось ему философским откровением бытия, и юноша, не раздумывая, посвятил все свое свободное время овладению основ этого учения, возможно, тем самым смягчая грусть по далекой равнине.
Каждая новая страница книги раскрывала перед ним новую истину. Но именно это делало истину вообще еще более далекой, необъяснимой и непонятной. Его мир не был ни самым совершенным, ни самым справедливым, а представлял собой хаос мыслей. И в этом хаосе было одинаково трудно понять истину и обнаружить обман. Что предопределяло и то, и другое? Не были ли эти понятия порождением человеческого сознания? Если это так, то какое значение имело тогда все остальное — религия, идеи?
Подобные мысли не давали Павлу покоя, заставляли его метаться между верой и разочарованием, искать какую-то опору. И невозможность найти такую опору делала юношу еще более слабым и неуверенным в своих силах.
В прошлом году, после его возвращения из Константинополя, однажды хаджи Стойо предложил ему пойти в гости к Аргиряди. Когда Павел, одевшись, спустился вниз, к ожидающему его фаэтону, хаджи Стойо осмотрел сына долгим, изучающим взглядом, что показалось Павлу несколько странным.
У Аргиряди Павла представили дочери хозяина Софии. Они сразу нашли общий язык и провели вечер в разговорах о пансионе в Загребе, где училась девушка, о книгах, которые оба читали. Строгая, изящная красота Софии, ее ум, такт и сдержанность в суждениях произвели на Павла большое впечатление.
Потом он не раз бывал у Аргиряди. Их дружеские беседы были все так же оживленны, но постепенно его стал раздражать холодный деспотизм, который София любила проявлять в самые неожиданные моменты. Павел все больше убеждался, что дочь Атанаса Аргиряди принадлежит к знакомой ему по романам Бальзака плеяде красивых, капризных и властных женщин, которые были ему неприятны.
Там же, в доме Аргиряди, он встретил Жейну. Вначале он даже не узнал ее — так она выросла за те годы, что они не виделись, расцвела скромной, неяркой красотой. Чистый, ясный свет, который излучали ее глаза, далекое воспоминание детства, продолжавшее жить в его душе, незаметно стали для Павла той самой опорой, которую он искал все эти годы, но нашел только теперь.
В тот день они почти не разговаривали. Как будто Павел боялся возвращения того, что сохранилось от детских дней, проведенных в Геранах.
Вернувшись в свое имение, он всю ночь не сомкнул глаз. Таинственная тишина, вливавшаяся в окно, показалась ему исполненной необыкновенно сильного напряжения, волновавшего душу.
С тех пор он полюбил долгие часы у окна и порой оставался там, покуда небо не начинало светлеть, будто вновь хотел ощутить первые прекрасные трепеты своей души. Но это желание рождало в душе тревогу, сомнения и вместе с тем надежды на то, что он, наконец, обрел столь желанный гармоничный мир. Этими часами тишины и раздумий искупался весь мучительный день, проведенный рядом с отцом…
Далеко, в Кукленском монастыре, ударили полночь. Павел очнулся от дум, зябко повел плечами. Во дворе сторож с фонарем в руке запирал ворота имения. С конюшни донеслось фырканье лошадей и беспокойный топот копыт по деревянному настилу. Дом погружался в сон. Ночной ветер, спустившись с Родоп, тронул верхушки тополей в глубине двора, и они глухо зашумели.
7
Имение Хюсерлий располагалось на берегу Марицы, утопая в белой кипени рано расцветших деревьев.
На террасу вышла Елени. Внимательно оглядев двор, она обернулась к дому и позвала:
— Софи… Софи… Спускайся вниз… Отец уже за столом.
— Сейчас, сейчас, тетя, иду, — послышался голос девушки, и в ту же минуту она показалась в окне своей комнаты.
София еще не успела переодеться, черные волосы были подняты наверх, что придавало ее лицу горделивое выражение.
— Мы тебя ждем, поторопись, — повторила Елени.
— Иду, иду, — засмеялась девушка и скрылась в комнате.
Обежав вокруг стола, она с размаху уселась на кровать. Возле подушки лежала раскрытая книга. Скинув синие, расшитые золотом ночные туфельки, София снова углубилась в чтение.
В столовой в третий раз разнесся удар гонга — Аргиряди никогда не начинал завтракать без дочери.
Заложив страницу, которую читала, София с досадой захлопнула книгу и оставила ее на столе.
— Уф, — огорченно вздохнула она. — Даже почитать спокойно не дадут…
И, не мешкая, принялась одеваться.
Сегодня они ожидали гостей, и нужно было тщательно подобрать наряд. Она выглянула в окно. Погода обещала ей удовольствие верховой езды, что в последнее время случалось так редко. София открыла шкаф и достала черную бархатную амазонку. Вынув из пучка шпильки, она тряхнула головой. Черные волосы веером рассыпались по плечам…
А в это время Аргиряди и Елени молча сидели в столовой, ожидая прихода Софии. Вкусно пахло свежезаваренным чаем и гренками.
София стремительно вошла в столовую. Амазонка выгодно подчеркивала по-девичьи изящную, хотя и несколько угловатую фигуру. Аргиряди молча посмотрел на дочь.
Девушка поцеловала отца, затем тетю и уселась за стол.
— Ты собралась кататься? — спросил отец, наливая чай.
— Да, папа, сразу после завтрака, — ответила София. — Всего на полчаса…
— Надеюсь, ты не забыла, что сегодня у нас будут гости, — сказал Аргиряди. И добавил: — И очень тебя прошу, не спускайся к реке. Глина еще не просохла, могут быть оползни…
— Не беспокойся, папочка, все будет в порядке, — ответила София, с наслаждением вдыхая аромат чая.
Снаружи послышался топот копыт и громкие голоса.
— Господин Игнасио с кузеном, — доложила служанка Цвета, торопливо смахивая пыль со стульев, расставленных на террасе.