Тая стояла, молча слушала и спокойно улыбалась – теперь, когда она душой и телом принадлежала Алексею, только его слово имело для нее значение. Увидев, что говорить с ней – только слова бросать на ветер, Вадим Сергеевич плюнул и, поставив на заявлении свою подпись, в сердцах рявкнул:
«Две недели отработаешь, как миленькая, иначе по статье уволю».
Однако Алексей, предвидя такую его реакцию, заранее отрепетировал с Таей ответ. И она, вскинув свое похорошевшее за последние месяцы личико, спокойно ответила:
«Меня уволить нельзя, я жду ребенка. А если не отпускаете сразу, то мне доктор на две недели больничный выпишет».
Побагровев, как кумач, Вадим Сергеевич махнул рукой и сказал почти жалобно:
«Раньше не могла предупредить? Где я сейчас уборщицу найду? Ладно, черт с тобой, только инвентарь прямо сейчас сдай, а то обходной лист не подпишу. Все до единого сюда неси, я по списку проверю – веники, скребки, рабочую одежду свою сдавай. Чтобы мне потом днем с огнем по всему складу не рыскать».
«Хорошо».
Тая кивнула и, послушно стащив с себя казенные халат и платок, аккуратно повесила их на спинку стула. Вадим Сергеевич глянул на нее и был потрясен – в простеньком легком платьице, привезенном Алексеем из Парижа, молодая женщина была чудо, как хороша. Но сильней всего потрясла его ее стрижка.
«Тайка, да ты… да ты прямо фотомодель! Что за мужик‑то у тебя, где ты его подцепила? Он что, жениться на тебе хочет или как?».
«Сейчас я ведро и веник принесу, Вадим Сергеевич, – не ответив на его вопрос, сказала она, – а зимний инвентарь в подсобке. Тоже сюда нести?».
Он расслабленно махнул рукой.
«Да ладно, не надо ничего, иди домой!»
С тех пор Тая надолго из дома не отлучалась – ходила к врачу, в магазин и прогуляться. Как раз до прихода Алексея она мыла полы и, открыв дверь, кинулась ему на шею, как была – в переднике, с мокрыми руками. Горячие губы осыпали страстными поцелуями его лицо.
– Алешенька! Люблю, люблю!
– Таенька, птичка моя, как ты тут жила без меня, что делала? Ты извини – не успел предупредить, что приеду.
– Я тебя все равно ждала, пойдем.
Через десять минут Алексей уже сидел за кухонным столом, наслаждаясь ее стряпней, а Тая, быстро домыв полы, села напротив него в своей излюбленной позе – подперев рукой щеку – и смотрела сияющими глазами.
– Как ты себя чувствуешь, что говорит доктор? – озабоченно спрашивал он.
– Хорошо чувствую и ребеночек тоже.
– Что ты целый день делаешь?
– Гуляю, в магазин хожу, к доктору хожу. Вчера гречку давали, я два часа в очереди стояла.
– А сегодня с утра ты выходила?
– Ходила – в угловой магазин.
– У вас здесь с утра все было спокойно? Что люди в магазине говорили, ты помнишь?
Тая озабоченно наморщила лоб, пытаясь вспомнить.
– Говорили, постное масло после обеда будет – я записалась, у меня пятьдесят шестая очередь. А с утра говядину давали, но я не стала стоять – ты в прошлый раз много привез, еще осталось.
Весело напевая, она собрала со стола грязную посуду и поставила в раковину. Потом подошла к Алексею сзади и, обняв, приникла к его спине упругой полной грудью. Он поймал ее маленькую руку и прижал к губам.
Спустя час откуда‑то из‑за стены донеслись звуки «Лебединого озера», и Алексей внезапно вспомнил, что творится в стране. Оторвавшись от прильнувшей к нему Таи, он выбрался из постели и начал одеваться.
– Ты уезжаешь? – голос ее звучал покорно, но во взгляде затаилась горькая обида.
– Нет, Таенька, я теперь нескоро уеду, но сейчас мне нужно сходить по делам. Хорошо?
Она сразу расцвела и радостно кивнула.
– Да, хорошо.
Алексей, уже одетый, присел на краешек кровати и погладил ее по руке.
– Слушай внимательно, что я говорю. Все деньги, что привез, я оставляю у тебя – спрячь подальше. Если вдруг не вернусь, ты их трать, поняла?
Руки Таи мгновенно вцепились ему в рубашку, глаза испуганно расширились.
– Как? Почему не вернешься? Уедешь?
– Нет, не уеду, но мало ли – время тревожное. Мне сейчас надо съездить в Теплый Стан, но вдруг меня задержат по дороге.
– Задержат, – растерянно повторила она, – почему?
– Да вот так, есть за что. Найдут и заберут, как миленького.
– Алешенька, родной!
Глаза ее налились слезами, спохватившись, он улыбнулся.
– Не пугайся, Таюша, все будет хорошо. Слушай дальше: если вдруг меня долго не будет, то дашь телеграмму Самсонову Леониду Аркадьевичу. Дай‑ка мне мою планшетку, у меня тут записная книжка. Вот – я пишу тебе и кладу здесь на стол. Это очень хороший человек, и он тебе во всем поможет, ты его слушайся, поняла? Да, я твой телефон потерял, запиши мне его опять.
Тая повертела в руках бумажку с адресом Самсонова и положила обратно на стол, потом погладила планшетку Алексея.
– Красивая!
– Да, – согласился он, – документы в ней летом удобно носить, а то в рубашке карман маленький. Так пиши телефон.
Красивым крупным почерком Тая написала на вырванном из блокнота листке свой номер телефона, аккуратно сложила бумажку пополам и сунула ему в карман рубашки.
– А то опять потеряешь, – нежно проворковала она, посмотрела на него сияющими глазами и поцеловала в губы.
Чтобы не заблудиться, Алексей пошел к Кремлю прямо по улице Горького. Ближе к центру в переулках действительно стояли танки, нелепо смотревшиеся на мирных августовских улицах. Вокруг них толпились возбужденные мужчины и женщины, наседая на очумевших танкистов.
– Вы будете в нас стрелять, если прикажут?
– Кому вы подчиняетесь?
Те отмалчивались – они не очень хорошо понимали, зачем их спозаранку заставили пригнать сюда свои машины, да еще без боеприпасов. На тротуаре топтались потные и усталые солдаты, явно не знавшие, что им делать. Внезапно, получив от кого‑то приказ, они попытались перекрыть улицу Горького, но толпа энергичных пожилых женщин немедленно прорвала заслон. Две бойкие тетки тут же взяли в оборот курносого солдатика с едва пробивавшимися над верхней губой усиками.
– Нет, ты скажи, неужели, если тебе прикажут, ты в нас станешь стрелять? Мы ж тебе в матери годимся.
Паренек сконфуженно крутил своим курносым носом, просил:
– Вы отойдите, а? А то еще заденут вас.
Алексей, не выдержав, мягко сказал женщинам:
– Отойдите, правда, устал пацан ведь, не видите разве?
Женщины тут же повернулись к нему, собираясь вступить в дискуссию, но не успели – от Кремля в сторону Белорусского вокзала хлынул поток возбужденных людей, смявших остатки солдатской цепочки. Они мчались, подобно стаду диких буйволов, гулко топоча по мостовой, сметая все на своем пути и дружно скандируя:
– Ельцин! Ельцин!
Молодая мамаша, стоявшая у обочины дороги, держала за руку сынишку лет шести и громко говорила:
– Запомни, сынок, это исторический день!
Ее интонации и звучавший в голосе пафос внезапно показались Алексею столь неприятно фальшивыми, что он поспешно отступил от женщины с мальчиком и, развернувшись, зашагал по переулку мимо все также уныло стоявших танков. Ему хотелось лишь одного – поскорее отыскать вход в метро и оказаться подальше от душного безумствующего центра столицы.
Теплый Стан, в отличие от улицы Горького, жил своей обычной будничной жизнью. Даже газеты в киосках лежали не передовицей кверху, а были свернуты пополам, и от аббревиатуры нового правительства виднелись только две буквы – ЧП Пожилая женщина, у которой Алексей спросил дорогу, жила в том же доме, что Лузгины, и довела его почти до их подъезда. По дороге она рассказала, что у зятя сломалась машина, и из‑за этого ей сегодня придется ехать на дачу на электричке, а не ехать нельзя – малина пошла, соседские мальчишки без нее уже все кусты обломали. О политике не говорили – попутчицу Алексея перемены во властных структурах интересовали меньше всего. Возле третьего от конца подъезда она остановилась.