В целом математика - это тавтология, позволяющая людям рассказывать одну и ту же приближенную историю мира с разных точек зрения. В отличие от приблизительной истории, которая полна констант, но которую почему-то нужно считать округленной в целом, а приблизительная история состоит из бесконечной серии округлений без какой-либо фиксирующей константы, как упрямая попытка увековечить мир, который в действительности полностью мобилистичен (что, конечно, так и есть). Однако математика не является ничем сверх этого. Ведь при всем своем богатстве математика никогда не делает ничего другого, кроме как рассказывает самореферентные и самооправдывающиеся истории, которые в лучшем случае могут показаться отражением физической реальности, но которые де-факто никогда не могут быть этой реальностью, а тем более служить для нее примером, законодательно закреплять ее или заменять ее. Поэтому онтологически физика и математика должны быть строго разделены. Несмотря на то, что многие математики и даже философы хотели бы видеть в математике язык Бога, это, к сожалению, не так. Вселенная - это именно аналоговое, а не цифровое явление.
Человеческий взгляд настолько либидинально привлекают симметричные паттерны, что ему кажется, будто он находит их в природе, точно так же, как человек тавтологически формулирует их в математике. Но как бы ни были привлекательны такие симметрии для человеческого либидо, в природе их, к сожалению, не найти, а главное, они никогда и не нужны. Природа не облегчает себе жизнь, просто потому, что ей не нужно (или невозможно) облегчать себе жизнь так, как человек должен (а иногда и может) максимально улучшить условия своего выживания на планете, где постоянная нехватка пищи, энергии, жилья и других ресурсов является фундаментальным условием жизни. Вселенная в целом существует в состоянии неизмеримой щедрости. И только в мире, характеризующемся дефицитом, возникает характерный для человечества генетически обусловленный поиск симметрий, как будто эти симметрии являются некими метафизическими признаками здоровья.
Факт остается фактом: постоянное добавление в математику новых измерений и других факторов, повышающих внутреннюю сложность, лишь увеличивает риск того, что ее тавтологический фундамент еще глубже погрузится в забвение, а математика таким образом будет еще легче обмануть, заставив поверить в то, что математика еще лучше отражает реальность. Мы называем это тавтологической ловушкой математики. История платонизма - это, по сути, один большой поучительный рассказ об этой фундаментальной ошибке перспективы. Если уж на то пошло, наука в беспрецедентной степени нуждается в мощной дематематизации. Одно дело - добавлять к повествованию достаточно значимые внешние факты, чтобы повысить его убедительность, но чем больше добавляется внутренних, повышающих сложность факторов, тем выше риск, с психологической точки зрения, застрять в тавтологической ловушке математики.
Как и многие платоники до него, Бадью совершает именно эту ошибку. Он ошибочно полагает, что этернализм, который порождает его собственное восприятие, более реален, чем мобилизм, с которым восприятие постоянно сталкивается со всех сторон в своем физическом окружении. Таким образом, исследуя онтологический статус математики, Бадью мыслит закрыто или антропоцентрично, а не открыто и универсально. Как и Платон 2300 лет назад, Бадью позволяет собственному неврозу помешать его философской проницательности. Одной из важнейших задач синтетизма является устранение идеи вечных, внешних законов с предполагаемым происхождением в вечном, внешнем мире, к которому у нас нет доступа. Это скорее суеверие, чем наука.
Так где же тогда реляционистская метафизика находит своих исторических союзников? Например, правильнее было бы сказать, что синтетизм стремится к новому Ренессансу, а не к новому Просвещению. Британский философ Иэн Макгилхрист в своей книге "Мастер и его эмиссар" строит вокруг этой основной идеи поистине синтетический манифест. Согласно Макгилхристу, история идей - это борьба между двумя полушариями головного мозга человека за власть и славу. Если позволить правому полушарию, которое ориентировано на целостность и стремится к целостности в своих этерналиях, править или, по крайней мере, доминировать, оно порождает мобилистские, эмоционально насыщенные и культурно исследовательские эпохи, такие как Ренессанс и романтизм. Левое полушарие, предпочитающее вечно воспринимать мир так, будто он состоит из ряда изолированных компонентов без контекста, вместо этого порождает тоталистические, логоцентричные и культурно закрытые эпохи, такие как Просвещение и модернизм.