— Начнем с самого начала, — сказал лейтенант Ротшильд. — Сейчас всего-навсего десять минут первого ночи, а Харви молод и полон сил. Неважно, что у меня язва, а у Келли жена, которая подаст на развод, если он хоть раз не придет домой до утра. Подумаешь, какие пустяки. В нашем распоряжении масса времени. Зачем нам спать?
— Я рассказал всю историю, лейтенант, — произнес я. Признаться, я не только рассказал все, что знал, я изучил всю обстановку его кабинета — желтые стены с облупившейся краской, три деревянных стула, два металлических шкафа-картотеки, голубую лампочку, свисавшую на проводе с потолка, старинный ундервуд, и даже рискнул пошутить насчет того, как плохо город Нью-Йорк ценит своих верных работников. Шутка осталась неоцененной.
— Расскажите нам еще раз, Харви, как было дело.
— Я арестован? Мне хотелось бы это знать. Потому как, если вы хотите меня арестовать, я сейчас же вызову своего адвоката, чтобы мои права были надежно защищены.
— Чушь собачья, — буркнул лейтенант, — и вы, Харви, это прекрасно знаете. Я могу отлично разобраться с вами и без ареста, так что не злите меня.
— Что же, например, вы можете такого сделать?
— Например, могу лишить вас лицензии заниматься, расследовательской деятельностью. Или поговорить с вашим начальством в компании. Или…
— Ладно, лейтенант. Давайте дружить.
— А вы расскажите нам все с самого начала.
Я все рассказал, и они меня выслушали молча, если не считать того, что Келли изредка издавал лошадиное ржание. Закончив, я спросил лейтенанта:
— Почему вы не объясните этой горилле, что я не комик на эстраде?
— Потому что вы как раз и есть комик. К несчастью, вы не слышите себя со стороны. Вы говорите, что проникли в музей «Метрополитен» с двумя ковбоями толстяка Ковентри, после того как убедили их, что способны отключить систему сигнализации. Потом вы якобы спрятались под кроватью в американской галерее. В конце же, когда они уже собирались забрать картину Рембрандта, появился Валенто Корсика, застрелил их из «люгера», зарегистрированного на ваше имя, а затем, раскланявшись, удалился, оставив вас наедине с трупами и пистолетом. Ну как вам это нравится, Харви?
— Звучит несколько неправдоподобно, — согласился я.
— Послушайте меня, лейтенант, — заговорил Келли. — Надо арестовать его по подозрению в убийстве. Он застрелил двоих. Это самое главное. Остальное только мешает. Он застрелил этих ковбоев — это ясно как божий день.
— Так-то оно так, только ничего тут не ясно. Беда в том, что Харви как раз никого не застрелил.
— Почему? Потому что он это отрицает?
— Нет, — покачал головой Ротшильд. — Ты же неплохо меня знаешь, Келли. Я никогда не верю в то, что говорит подозреваемый, пока не могу воочию в этом убедиться. Но Харви говорит правду. Он не в состоянии подстрелить и кролика, даже если бы он умел стрелять. А вот стрелять он как раз не умеет. У него никогда не было оружия, и разрешения на его ношение тоже не было.
— У него есть разрешение на «люгер».
— Это верно. Так расскажите нам все как есть, Харви. Поставьте себя на мое место. Произошло убийство. На оружии ваши отпечатки, и у вас имеется разрешение на это оружие.
— Они его сами записали на мое имя, — сказал я. — И добыли разрешение… Мафия…
— Кто они?
— Мафия.
— Ах, мафия…
— Корсика сам мне это сказал….
— Корсика ничего вам не сказал. Он мертв. Сегодня его труп выловили из реки. Мы обнаружили пятна крови в прачечной «Рицхэмптона» и кровь в шахте для грязного белья.
— Это был граф Гамбион де Фонти. Он не Валенто Корсика. Это была подставная утка, его наняли, чтобы сбить со следа толстяка Ковентри.
— Который замыслил украсть Рембрандта? Знаю. Вы уже говорили. Значит, он заявляется в Нью-Йорк с четырьмя бандитами, чтобы украсть, возможно, самую дорогую картину в мире. Зачем? Для кого? Объясните! — Он глубоко вздохнул и продолжал уже мягче: — Я тут повысил голос. Это может быть истолковано как попытка запугать свидетеля. Я этого и в мыслях не держал. Почему вы мне про это не напомнили, Харви?
— Не хотел сердить вас, лейтенант.
— Не хотели меня сердить? У вас такое мягкое сердце или вы что-то задумали? — Обернувшись к Келли, он распорядился. — Приведите девушку.
— Которую?
— Демпси. Со второй обращаться помягче. Она дочь Э. К. Брендона. Вот два доллара. Если она опять захочет есть, принесите еды. Что она делает?
— Заполняет анкету для компьютерного теста на совместимость.
— Понятно. Пусть мне сообщат, если она совсем разволнуется. На худой конец, отошлем ее домой.
— Она не хочет домой, — смущенно сказал Келли. — У них квартира в двадцать с лишним комнат на Парк-авеню, но она туда не хочет.
— Ладно, ведите эту самую Демпси. А что касается второй, так мало ли чего она не хочет. Давайте обратно мои доллары. — Келли вернул ему две бумажки, и Ротшильд сказал: — Итак, Демпси ко мне, а вторую домой.
— Я же говорю, что она не хочет.
— Ну и что с того? Я вот не хочу, чтобы она тут ошивалась.
— Но уже за полночь.
— Келли, говорят вам отправьте ее домой.
Келли вышел из комнаты, а Ротшильд буркнул:
— Вы только полюбуйтесь, в какое положение вы меня, Харви, поставили. У меня достаточно оснований, чтобы выдвинуть против вас обвинение. Но этих ковбоев вы не убивали. Точно я этого не знаю и доказать не могу, но и вы не докажете обратного, даже если наймете лучшего в мире адвоката. Вы лжете, как сивый мерин, и мне бы страшно хотелось навесить на вас что-то очень тяжелое, но это непросто. А потому знаете, что я сделаю?
— Ну что же?
— Хитрец!
— Я произнес два слова: «Что же?»
— Помолчите. Мне придется все обставить как самозащиту. Я вынужден сделать из вас героя. Харви Крим вступается за закон и порядок и убивает двух головорезов из Техаса. Завтра же вы станете самым известным человеком в Нью-Йорке. И все это благодаря мне!
— Спасибо, — кротко отозвался я. — Но я не хочу такой славы. Я противник насилия.
— Мало ли чего вы не хотите — или слава, или обвинение в убийстве. Выбирайте.
— Слава, — быстро сказал я.
— Вот это мне в вас нравится, Харви. Вы разумный человек, Харви.
В этот момент детектив Банникер ввел в комнату Люсиль. Ротшильд велел детективу уйти, а Люсиль предложил сесть. Затем он обошел свой стол, сел за него и задумчиво уставился на Люсиль. Потом спросил:
— Вы библиотекарша?
— Да.
В его голосе появились мягкость и ностальгия по давно ушедшим годам, которые невозможно вернуть. В такие моменты Ротшильд становится особенно опасным и коварным, но я никак не мог предупредить об этом Люсиль.
— Библиотеки! — между тем грустно говорил Ротшильд. — Они для меня значили все. Телевидения тогда еще не было, радио делало первые шаги. Все наши мечты о будущем, об образовании выражало одно здание — Публичная библиотека Нью-Йорка. Она была нашей Меккой, оазисом, глотком надежды. Знаете ли вы, что означал для меня, и моих сверстников библиотекарь, мисс Демпси?
Люсиль покачала головой, а Ротшильд воскликнул:
— Цивилизацию! Мы ведь жили в джунглях.
— Правда? Как мне вас жаль!
— Я не прошу вашего сочувствия, я только хочу, чтобы вы поняли, что такое для меня библиотекарь. Это, мисс Демпси, священная фигура…
— Жаль, что Харви так никогда не думал, — грустно произнесла Люсиль.
— Хм? Было бы великим чудом, если бы он вообще хоть раз подумал о людях, мисс Демпси. Но давайте не будем о Харви Криме. Я сыт по горло этим человеком. Я просто хотел сказать, что для меня библиотекарь и ложь — вещи несовместимые.
— Вы очень любезны, лейтенант. Хотя, по-моему, библиотекари точно так же могут говорить неправду, как и представители других профессий.
— Расскажите, что случилось вчера.
— Но я уже рассказала это, лейтенант. Я все рассказала сержанту Келли. И еще тому милому полисмену, который стенографировал. Он еще спросил, замужем ли я. Он вообще был очень учтив, спросил, могла бы я пойти на свидание с полицейским, и я сказала, что это вовсе не исключено.