Annotation
Воронин Евгений Вячеславович
Воронин Евгений Вячеславович
Синяя Борода (фривольная трактовка старой сказки)
Синяя Борода
Дом был... странным. Нет - с точки зрения архитектуры в нем не было ничего необычного: каменный, два этажа, пара башенок, стены обвитые плющом, крепкие дубовые двери и ставни. Обычная усадьба, каких в окрестностях Парижа множество. Странности ему придавал хозяин. Высокий мужчина, средних лет, с совсем не аристократической, почти медвежьей крепостью в фигуре, не по моде коротко подстриженный, с бородой, такой черной, что она отливала синевой, за которую хозяина дома называли Синей Бородой. Правда, в лицо ему этого никто говорить не решался. Массивная, черного дерева трость, с которой он иной раз прогуливался, как-то не располагала к остротам, а вид того, как он управлялся с кнутом, в манеже своего сада при выездке лошадей, внушал серьезные опасения каждому, кто решился бы в глаза назвать его "Синей Бородой". Образ жизни он вел уединенный, чем порождал о себе самые странные и не правдоподобные слухи. Кто-то говорил, что он приехал из Нового Света, где он жил вместе с дикарями и охотился в тамошних лесах, добывая пушнину, чем заработал свое состояние. Другие, что он незаконно рожденный из рода герцогов Де Гиз и его богатство это пенсион, выплачиваемый ему за сохранение тайны происхождения.
Но больше всего историй ходило о женах Синей Бороды. Истории были весьма и весьма жуткими. Говорили, что его первая жена была из племени дикарей Нового Света, что она умерла и Синяя Борода, следуя обычаям дикарей, съел ее сердце. О второй жене говорили, что она была монашкой, которую он похитил и обесчестил. Она долгие годы жила в его доме в заточении, а он придавался с ней самым грязным извращениям, что в итоге она не вынесла мук и наложила на себя руки, предпочтя Гиене Огненной жизнь с ужасным Синей Бородой. Масла в огонь подливал и тот факт, что хозяин дома редко покидал свои владения, лишь раз в неделю посещая местную церковь, неизменно жертвуя пару луидоров в приходскую казну во славу Божью. Компанию ему (если это можно было назвать "компанией") составляли только две гувернантки, регулярно посещавшие местный рынок, что бы купить продукты. Вид у них был опрятный и ухоженный, так что многие мужчины задерживали взгляд на двух ладных женских фигурках, вышагивающих между лавок и торговых рядов, но заговорить с ними никто не решался. Как и хозяина дома, его гувернанток стали именовать не по именам, которых никто не знал, а по характерным особенностям: Черная и Белая.
Черная гувернантка была высокой, статной, со смуглой кожей и слегка раскосыми глазами. Как и подобает женщине её положения, она носила на голове чепец, который с трудом скрывал черные волосы, непокорной волной норовившие рассыпаться по ее смуглым плечам. Полные губы, брови в разлет, тонкий с легкой горбинкой нос, крепкие руки, высокая грудь, в ложбинке которой лежал скромный деревянный крестик на кожаном шнурке - все это приковывало к себе взгляды почтенных мужей, не раз получавших от своих жен пинок украдкой или болезненный щипок.
Белая была невысокого, если не сказать маленького, роста. Хрупкая, как статуэтка из фарфора, с белесыми бровями и почти незаметными ресницами, обрамлявшими льдисто-голубые глаза. Она почти всегда молчала, предпочитая давать слово своей смуглой подруге. Тонкие запястья, выступающие ключицы, мальчишеская грудь были не столь привлекательны, как у Черной, но то, как Белая двигалась - легко, воздушно, невесомо - завораживало и рождало у всех невольную улыбку.
В общем, слава у дома и его обитателей была весьма сомнительной...
Времена стояли нелегкие. В прошедшем 1636 году проклятые габсбурги чуть не взяли Париж. Слава его Величеству королю Людовику XIII Справедливому, который с Божьей помощью остановил захватчиков. Война, которой еще только предстояло получить название Тридцатилетней, уже восемнадцать лет терзала Европу и, наконец, докатилась в тихий пригород Парижа, принеся с собой скорбь по павшим, голод и разорение живым.
***
Мать со вздохом закрыла расходную книгу, невольно сдержав готовое вырваться проклятье. За окном было сумрачно, как на ее сердце, а надежда в душе почти погасла, как и свеча на столе. Муж (царствие ему небесное!) не оставил ей - уже не молодой женщине с двумя дочерьми - ничего кроме долгов! Еще пару месяцев и в дом неминуемо постучатся кредиторы в компании королевских маршалов и судебного пристава, что бы вытолкнуть их на улицу.
В отчаянии сплетя пальцы и подняв глаза к невидимым через серый, давно не беленный потолок, небесам она зашептала молитву, умоляя всех святых указать ей путь, что делать и как быть? как спасти себя и своих девочек от судьбы бездомных нищенок или - прости Господи! - маркитанок в обозе очередного рекрутера, созывавшего мужчин на войну под знамена его Величества?
Небеса молчали, только стук капель дождя по черепице - холодный и равнодушный, был ей ответом. Свеча погасла.
***
"Ведьма!" - этот шепоток она впервые услышала лет в шесть, от соседского мальчишки, когда тот свалился с их забора и шлепнулся пятой точкой на тыкву. Она была не виновата в этом, просто ее появление застало его врасплох, когда он пытался проникнуть в их сад с самой банальной целью - воровство яблок.
Услышала и запомнила... В четырнадцать лет, когда ее тело само по себе стало меняться и приобретать женские формы, она услышала это слово от жены мельника, который проезжал мимо их дома и бросал на нее странные взгляды, пока она набирала в кувшин воду около колодца. Слово было сказано мерзко с каким-то змеиным шелестом и пахло от него сгнившей и провонявшей отбросами соломой, которой покрывали пол в таверне на перекрестке дорог.
Ей захотелось нырнуть в колодец и яростно тереться о камни стен, пока это слово не смоется с ее кожи, уйдет в землю и будет унесено рекой в далекое море.
Отец, чувствуя ее настроение, в тот день позволил ей дольше обычного просидеть на крыше, любуясь звездами и Луной на июльском небе. ПапА любил ее, она была его Маленькой белочкой, ловкой и игривой. Теперь, когда его не стало, в свои восемнадцать лет, проклятое "Ведьма!" слышалось все чаще, все злее. Мир вокруг нее потемнел и сжался.
Стоя напротив зеркала, одного из немногих сокровищ оставшихся после отца, она скинула сорочку и посмотрела на свое отражение.
Чуть вьющиеся волосы до пояса, розовая кожа, невидимые в сумраке зеленые глаза под длинными ресницами, уже почти оформившаяся грудь с чуть выступающими сосками, мягкий живот и совсем немного рыжих волос, внизу живота, там, где однажды зародится жизнь, если Господь сжалится над ней и подарит ей чудо - снова быть любимой.
Почему Господь не дал ей волос как у младшей сестры - прямых, ничем не примечательных, таких как у многих женщин, ни темных и ни светлых? Почему этот рыжий цвет, ясное указание на нечистоту с рождения - достался ей?
Она яростно надела сорочку и упала на кровать. Где-то внизу молилась мать...
***
Он проснулся от тихого стона - Мари спала беспокойно, иногда всхлипывая и постанывая, теснее прижимаясь к его ногам. Кровать была большой, места хватило бы и на пятерых, но малышка упорно жалась к нему, как к спасительному берегу жмется лодка с усталым путником.
Наури, по привычке спала на полу, рядом с почти погасшим камином, широко раскинув руки по медвежьей шкуре. Он невольно залюбовался индианкой - сильное, привычное к долгой ходьбе и длительной езде верхом, тело, полная грудь с почти черными сосками. Она была воплощением дикой жизненной силы своей, далекой теперь, родины.