ЛЕВКИН. Давайте порассуждаем на тему скорости и времени езды. Есть простая логика в том, что не стоит менять партнеров по выпиванию внутри одного дня. У тебя поезд уже ушел далеко, а у них только поехал. И не надо начинать с ними их историю. И момент улавливания этого несоответствия не имеет характер релейного щелчка, а длительный: нам тебя не догнать… Отъезд-то происходит реально, в рациональном сознании он отмечается всеми присутствующими, которые точно так же рационально понимают, что да, в другом поезде человек… А как может переход в иное состояние быть таким видным с перрона?
СЕКАЦКИЙ. Я вдруг вспомнил одного своего друга – жаль, что его тут нет, это Володя Юмангулов, и он для меня в этих вещах много открыл. Кажется очевидным момент удовольствия: вот мы собираемся вместе, и мы такие, и такие, и момент вспышки и всеобщего панибратства бьет в одну и ту же точку вместе с алкоголем. Но с другой стороны, мы знаем англосаксонскую традицию, в которой каждый молча отхлебывает от своей бутылки и ставит ее на подоконник. Но меня очень удивили движения того же Володи: вот накрывается стол, медленно все ставится, и он говорит: «Пойдем незаметно выпьем». И мы идем куда-то, а на столе стоят бутылки – сколько угодно, пей сколько хочешь. А мы идем куда-то и выпиваем по глотку в закутке – возвращаемся и: «Представляешь, никто ничего не заметил!» А потом он развивал еще один проект, до сих пор загадочный для меня: «Представляешь, изобрести бы такой напиток, который – вот ты его сегодня выпьешь, а он, скажем, действует через девять часов или через двадцать». А я не понимаю – зачем? Он говорит: «Нет, ты не понимаешь, ты еще не на той точке. Это же класс: мы выпиваем, идем и знаем, что через двадцать часов оно сработает – секунда в секунду».
КРУ САНОВ. Ну вот мы сейчас сели в один вагон. Но что удивительно: сев в один вагон, по странной розе ветров мы все окажемся в совершенно разной географии.
ЛЕВКИН. Вот это вряд ли, потому что она будет все равно более-менее – если в одном поезде – разниться в деталях.
КРУ САНОВ. Будет совпадать по последствиям, а сам процесс будет совершенно различным. Едут люди в вагоне и молчат, но все молчат о разном.
КОРОВИН. Вот этот рассказ о тайном моменте… Есть два разных по характеру способа употребления: ритуализированный и уход от ритуала, к более привычной нам форме употребления алкоголя – чисто коммуникативная функция. Когда мы с Сашей встречаемся и, переговорив пять минут о здоровье, идем и запрокидываем по сто грамм. Это, скажем, некоторая эстетическая эмиграция. Мир весь остальной отодвигается на свое место, а мы – на своем. Почему люди вообще объединяются?
КТО-ТО. Чтобы выпить.
КОРОВИН. Правильно. Но для чего они это делают? Они же объединяются… для чего объединяются друзья, супруги, любовники? Потому что они нуждаются в отдыхе. Потому что мы живем в волчьем мире, где действуют волчьи законы. А здесь они не действуют. Это совершенно закрытая сфера. И она будет существовать до тех пор, пока законы внешнего мира не проникнут внутрь.
КРУСАНОВ. Совершена петля, и мы возвращаемся к началу разговора – тебя, Сергей, тогда не было. То есть возвращаемся к освобождению от бытовой и социальной ангажированности, к опьянению как демонстрации независимости определенного порядка. Мы оценили скрепление в некий маленький союз – вещь почему-то людям в жизни необходимую.
ЗВЯГИН. Ну, мне хотелось бы сказать о другом. Сережа упомянул тут коммуникативные функции алкоголя. Я бы назвал их псевдокоммуникативными, поскольку есть такая пословица о том, что то, что у трезвого на уме… На самом деле коммуникация, может, и происходит, но это коммуникация на уровне телесном и грубо экзистенциальном, коммуникации как обмена продуманными и точно выстраданными мыслями алкоголь не несет. На самом деле, может, чем он и хорош, – он позволяет человеку выдавать версии, постоянно менять свои суждения, неосознанно даже иногда для самого человека. То есть если рассматривать коммуникацию как явление рациональное, я бы возразил.
КРУСАНОВ. Тут опять возвращение. Алкоголь дает именно то состояние, в котором ты становишься неответственным за свои суждения, алкоголь дает тебе возможность не отвечать даже за непоследовательность собственных отрицаний.
КОРОВИН. Да, в этом круге – да. Но перед миром ты все равно в ответе. Здесь, сейчас, мы освобождаемся от этой ответственности, мы находимся в одной ситуации, в одном состоянии. И оно нам желанно, и здесь мы отдыхаем. Под грузом ответственности сколько ты проживешь? День, два. Ну год. Но потом ты спортишься!
ЗВЯГИН. Я могу сказать только одно – оно нам желанно, потому что желанно.
КОРОВИН. Это обыкновенная физиология.
ЗВЯГИН. Ну, обыкновенной физиологии не бывает, как не бывает обыкновенных людей.
КРУСАНОВ. Я хочу все-таки обозначить здесь идеальный план. А то опять тут шаркает одетая во фрак физиология. Идеальный план все равно присутствует.
ЛЕВКИН. А при чем тут тогда рассуждения об ответственности? Это непонятно.
КРУСАНОВ. Почему непонятно? Подобная сегодняшней декларация независимости дает тебе полную свободу в отрицании, в чехарде собственных суждений. И ты становишься не рациональной логической машиной, а как бы естественным человеком. И если одна мысль прекращает другую, то это естественно.
ЗВЯГИН. Я бы не стал смотреть на алкоголь в те розовые очки, в которые на него, к сожалению, смотрит мой друг Павел. На самом деле нет ничего более ответственного, чем выпивка. И давно я замечал, что выпиваешь не потому, что хочешь освободиться от социальных и психологических связей, а только из чувства долга, потому что ты чувствуешь ответственность перед повторяемостью, ритуальной определенностью, точностью и незыблемостью позиций, которые ты занимаешь, выпив.
ЛЕВКИН. Ну если ты себя мучаешь, осуществляя ритуал, то потом же все равно приятно.
ЗВЯГИН. Ну, потом приятно, а потом – неприятно. В категориях «приятно-неприятно» о такой серьезной веши, как выпивка или алкоголь, рассуждать нельзя.
ЛЕВКИН. Назови тогда свои категории, в которых…
ЗВЯГИН. Хотелось бы возразить прежде всего Саше как наиболее развернуто выступившему. Ты говоришь «химизм». Никакой химизм тут ничего не решает.
КРУСАНОВ. Слово-то какое… Точно большое и вредное насекомое.
СЕКАЦКИЙ. Это уровень минимальной формулы, другое дело – что на него наверчено.
ЗВЯГИН. Дело в том, что у этого химизма очень точно известна формула спиритуса вини ректификатного. H2SO4 или как там. Трижды.
(Общее недоумение.)
КТО-ТО. Нет, это серная кислота.
ЛЕВКИН. И ты что же, всю жизнь пьешь именно это?
ЗВЯГИН. Честно говоря, не знаю. Может быть. Может, поэтому так часто приходится содой все это дело нейтрализовывать. Во всяком случае, я хотел сказать о другом. Какова бы ни была формула алкоголя или выдуманного Кастанедой гриба, речь идет не о собственно химизме, а о том, как некая… некий пучок, облако энергии в тебя входит и каким образом твоя разносторонняя, твоя тонкая или не очень – у любого алконавта она довольно тонкая… дело не в твердом химизме вещества, а в тех потенциях, которые содержатся в твоей натуре…
ЛЕВКИН. Не сбивай. Ты себе противоречишь. То облако, то натура…
КТО-ТО. Это он демонстрирует свою независимость на примере.
СЕКАЦКИЙ. Я хотел бы поддержать одну вещь, которая была у Евгения. А именно – об ответственности выпивания. Я бы назвал ее даже категорическим императивом алкоголизации. Давайте сравним с элементарной вещью, со стихотворением Паши Белобрысова: «Не щадя своих усилий, отдыхает кот Василий. Дни и ночи напролет на диване дремлет кот». Вот примерно так же, не щадя своих усилий… И это ответственное занятие, мы же знаем стихотворение Хайяма: «Между пьянством и трезвостью есть лишь мгновение, и я его раб» – примерно так. Это вопрос внутренней техники, и это сложнейшее, потому что эти два начала: спиритус санкти – дух святой, или логос, и спиритус вини – то есть Бахус, – они, вообще говоря, дружественны – при умелой технике владения ими. Они различны, но дружественны. Вот Радищев писал, что Ломоносов не мог написать ни одной строчки, не упившись до смерти водкою виноградною…