День не задался с самого утра. Возможно потому, что это был четверг. Лосинский решил изменить традиционный длинный маршрут по нацпарку, чтобы набрать грибов раньше, чем их срежут любители природы по выходным. Время было тяжелое и на сбор таких даров леса глаза закрывали все.
Не то чтобы грибов в лесу было мало — в этом году тот же Лосинский засолил уже восемь кадушек, — просто сапожнику сапоги должны доставаться легко и в первую очередь. Да и зарплата егеря-«негра» оставляла желать лучшего. А Ирма, после переезда в лес, вообще третий год сидела без работы. Расфасованные по маленьким стеклянным баночкам грибы, сборы трав и консервация с собственного огорода составляли немалую часть зимнего дохода.
Имелись, конечно, и другие неофициальные возможности приработка, но Лосинский дорожил местом и видом на жительство, а потому сознательно создал себе репутацию ё*нутого несговорчивого русского. Хотя был вполне себе договороспособен и совершенно другой национальности. Впрочем, особой роли это не играло — на доме была установлена тарелка, принимающая российские каналы, в шкафу стояли книги и видеокассеты с фильмами на русском языке, а наваристые супы и каши заведомо выигрывали у других блюд. Многие в округе разговаривали также по-русски, неохотно переходя на государственный язык только в требующих того случаях.
Спускаясь с горы, Лосинский практически снял ногу с газа, стараясь не тормозить по мокрой от ночного дождя дороге. Уже почти рассвело и он собирался было выключить фары, когда увидел пересекающий грунтовку след от чего-то тяжелого.
— Суки! — сказал Лосинский, выйдя из машины и разглядывая оставленную колею. Определившись с направлением, он убрал машину с дороги, достал карабин, бинокль и надел брезентовую панаму-«афганку». Подумал, и прицепил на тренчик ремня большой нож в ножнах, используемый в таких случаях больше для демонстрации.
Через пару километров Лосинский обнаружил наглухо затонированный вороненый внедорожник с высокой антенной. Он встал перед водительской дверью и мотнул стволом в черноту стекла: выходите!
Было тихо и Лосинский, подождав, подергал за ручку — закрыто. В забрызганном грязью крыле вдруг что-то мелькнуло. Лосинский уже было повернулся, но тут же почувствовал упершийся между лопаток предмет и властный окрик: «Стоять!».
XXI век. Начало двадцатых.
— Мы умрем, а они останутся… Лучшие сгорают, идеалисты, романтики, патриоты. А хитрые выживают. Хитрозадые. Селекция. Дарвин. А ты хочешь, чтоб мир стал лучше? С таким-то народом! Это в технике — там какой-никакой прогресс, а человечки мельчают!
— Ну-у, — Бонда поморщился как от горькой пилюли, — могу тебе обоснованно возразить… Но не стану.
— Почему же? Давай, переубеди меня! Подними, так сказать, настроение!
— Ты правильно говоришь — сгорают ребята. И сгорают, и изнутри выгорают. Вон, посмотри на того же Узбека, — Бонда махнул головой на оскалившегося во сне бойца. — И — да, все продуманные, кто хотел… и кто смог, замечу, — все они рассосались в нужное время. Здесь только те, кому не повезло, и те, кто осознанно остался.
— Или приехал.
— Да, или приехал. И то же ведь все… разные. Минимум половина — авантюристы, маргиналы, дикие гусята, полублатные в полукедах. Сброд. Только вот… если, как раньше говорилось, ставки закрыть некем, то и такие сойдут. Особенно, если профессионалы. Возьми того же Бомжа.
— А шо Бомж? Бомж он и есть бомж. Позавчера кишки от той псины собрал. Промыл, наизнанку вывернул, пожарил и сожрал.
— И чего такого? А ты сам-то раньше собачатину ел?
— Нет, конечно!
— Зря! Брезговал? — Бонда, ехидно прищурившись, глянул на Бергмана и тот кивнул. — А теперь ничего, да? Смолотили супчик, только в путь!
— Бонда, так то — мясо, жилы там, мослы, башка даже, хрен с ней. А то — кишки!
— Ты, Андрюха, видать, в хорошие времена дальше Крыма-то не был?
— В Турции был. Лет десять назад.
— Ну, Турция — не Китай. И не Вьетнам. И даже не Таиланд. А там бы от этого бобика… усов не осталось. Так, теперь за Бомжа. Это, поверь мне, не самое мерзкое, что он в своей жизни ел. Зато он еще при Мебельщике учебку нужную прошёл, и воюет достойно. А половина наших прекраснодушных товарищей вообще в армии не была. И в большинстве ситуаций мне рядом с Бомжом, или тем же Узбеком, спокойнее, чем с ними.
— При Мебельщике? Это в смысле при Табуреткине? Срочку?
Бонда кивнул. Бергман продолжил:
— Слушай, так он вообще получается… Бомж-то наш, он молодой еще? Я всегда думал — он старше меня!
— Он с девяносто первого, кажется.
— Вот ничего себе, циркус! Я в то время баб уже вовсю пердолил, а он еще и не родился, прикинь! Как он так дошёл-то, цэ ж песец!?
— А тебе не похрен как? Главное — он себя здесь нашел, а не с той стороны.
Бергман кивнул:
— Это точно. Но, если говорить за самых-самых, за идеалистов, просто за хороших ребят, то они тоже — здесь. И проредят их при таком развитии ситуации до статистической погрешности.
Бонда вздохнул, закурил еще одну, некоторое время молчал, уставившись на раскалившийся цилиндр чугунной армейской буржуйки. Бергман ждал — он знал, что разговор не окончен. Так и произошло: Бонда поднял глаза и неожиданно твердо сказал:
— У нас ведь такое уже было. И не раз. И в Великую Отечественную. И в гражданскую. Проредили, как ты говоришь, тогда… по самое не балуй. И ничего. Новые народились. Воспитали новых. Невзирая на происхождение. Которого они зачастую стыдились. Главное, чтобы была правильная система. Механизмы, лифты. Кнуты-пряники. Много разнообразных кнутов и много пряников.
Человек, особенно молодой, или просто духовно слабый, часто стоит на распутье. Куда пойти — направо или налево?
И хорошо, если еще путь виден. А если ты в снежной пустыне или в джунглях, и дорог вокруг не видно от слова совсем? Куда пойти? К кому приткнуться? И без внутреннего компаса или достойного проводника — ты пища для… ну ты понял. Образно пища. Тесто. Слепят из тебя то что им надо. Причем первый, кто натолкнется.
Поэтому надо, чтобы были ясные пути, чистые и широкие дороги. Хайвэи, *лядь! С освещением и указателями куда они ведут! А дорожное строительство — это дело государства. Прежде всего, государства.
— М-да, а государство у нас последние …цать лет, мягко скажем, оригинальное.
— Это точно. Тройная бухгалтерия и политическое дзюдо не способствует ясности целеполагания. По крайней мере, у стороннего наблюдателя. Ждущего и замечающего только эффектные броски и удары. А тут голимый партер. Причем из-за обилия действующих лиц все это больше смахивает на… садомазо… групповуху. С элементами копрофагии и некрофилии. За говном и трупами результаты зачастую сразу и не видны.
— Слушай, Бонда, а ты тоже думаешь, что с Табуреткиным дезу гнали?
— Уверен. Я такие вещи за версту чую. Всё конечно грамотно было преподнесено — армия разваливается, коррупция, училища разгоняют, части сокращают. А потом, х*як — и зеленые человечки, и новые ракеты, и новые интересы. Вдруг, откуда ни возьмись…
— Там же уже не Мебельщик был. Тогда.
— Я помню. Только и хороший следователь и плохой делали общее дело. Последовательно. Можно еще с медиками сравнить. Один опухоль режет практически по живому, чтоб наверняка. А другой потом раны обрабатывает, организм восстанавливает и слова теплые говорит. Так и надо. Враз бы ничего не вышло. Есть определенные циклы. Производственные, учебные, НИОКРы всяко-разно, и так далее.
— Не понял?
— Ну, смотри: ты свой дом за сколько построил? От покупки земли до заселения?
Андрюха задумался.
— Лет пять. Нет почти шесть. А что?
— А я за два с половиной. Хотя он был охрененный… по тем меркам. Три этажа, метров четыреста с пристройкой.