Она не то что была уверена, подразумевала, что Лева появится, и, стараясь поменьше наступать на больную ногу, приготовила свое коронное блюдо — сладкий плов. Курагу и чернослив резала сидя, а когда высыпала рис на сковородку, вспомнила Левины восторги по поводу ее посуды и улыбнулась — конечно, появится.
Так день, переваливаясь, докатился до вечера. В восемь часов, проголодавшись, Оля принялась за плов. Замурлыкало радио: “Я -это ты, ты — это я”… Почему, собственно, она решила, что он придет? Маленькое приключение — и только, забытое за предновогодними хлопотами. У них даже не случилось эффекта попутчика в купе, которому успеваешь рассказать всю свою жизнь. Несколько лет назад она загремела в больницу с приступом аппендицита. В послеоперационной палате с ней лежала милая женщина, с которой они были неразлучны неделю и, казалось, подружились навсегда. Но, вернувшись в обычную жизнь, не нашли места друг для друга, два-три телефонных разговора, и отношения увяли. Они были объединены лишь тем, что ясным сентябрьским утром у обеих одновременно закололо в правом боку.
Весь вечер она бессмысленно ковыляла по квартире. То включала, то выключала телевизор, то бралась за какое-то шитье — все валилось из рук. Нечего ждать, она сама все погубила своей истерикой. В чем он виноват — рассказывал о своей работе, сама, между прочим, и попросила. А она сорвалась на ровном месте. Да кто ж ей позвонит после такой сцены!
Перед сном, подойдя к зеркалу в ванной, чтобы смыть напрасно прожившую весь день на ресницах тушь, Оля заплакала от обиды, даже не отметив, что плачет всего шестой раз в жизни.
13
В комнате витало предвкушение праздника. Пахло детством, родительской квартирой, мамиными любимыми духами “Серебристый ландыш”, влажными испарениями еще не высохшего после уборки пола, всеми сразу кухонными, “гостевыми” ароматами, где в немыслимо сладкий букет смешалась квашеная капуста и заварной крем, и над всем этим главенствовал, вплывая в ноздри и заставляя проглатывать слюну, запах заточенных в духовку пирогов.
Собственно, пирогами и пахло, остальное было работой Левиного воображения. Пиршество намечалось с размахом. Женька решил собрать огромную компанию, только небольшую часть которой составляли постоянные обитатели квартиры. Заправляли всем незнакомые Леве девицы, которые постучали в его дверь рано утром, критически оглядели комнату, постановили, что здесь будет раздевалка и попросили сдвинуть в угол нехитрую мебель. “Хорошо, что хоть не курилка”, — подумал некурящий Лева, получив достойный ответ на свой дурацкий вопрос, где он будет спать — “Кто же спит в Новый год!” Потом он послушно перетаскивал какие-то столы, опять, как накануне на работе, открывал бесчисленные консервные банки, но среди дня, устав от щебета, закрылся в своей разоренной берлоге и набрал Ольгин номер.
Она сказала, что рада его слышать, похвасталась, что нога немного лучше, он в ответ, как провинциальный остряк-конферансье, бодряческим голосом спросил, когда они смогут отправиться на танцы .
В это время распахнулась дверь, и в комнату ввалился сам Женька, волоча ящик кока-колы и громко распоряжаясь, куда что нести.
— У вас там народу полно? — спросила Ольга
— Да, целая толпа, — пробормотал Лева, делая отчаянные знаки, чтобы его оставили одного. — Я живу у приятеля, он гостей назвал на Новый год.
— И я жду гостей, — зачем-то наврала Ольга, и ее понесло, — куча друзей, все принесут, приготовят, а я буду сидеть, как королева.
— Понятно. А можно мне завтра прийти доедать? Я и посуду, как вы видели, могу помыть.
Ольгу охватила паника. Завралась. Но вчерашняя обида уже успела растаять, и радость билась где-то под ключицей, ища путь наружу и мешая говорить обычным голосом:
— Приходите.
— Спасибо. С Новым годом, Оля.
— С Новым годом!
Что-то вдруг изменилось вокруг него. Никто больше не раздражал, все сделались милыми, симпатичными, и даже тянувшая за душу необходимость поздравить родителей обернулась азартом выбора щедрых подарков, приятным путешествием в метро в окружении улыбающихся людей, как бывает только раз в году, и вовсе не такой трудной беседой за чаем, какую Лева рисовал себе уже две недели.
Родители осуждали его развод, мать периодически перезванивалась с Таней, но в силу глубокой порядочности они ни словом не обмолвились об оставленной квартире, только настойчиво предлагали Леве переехать к ним.
Лева сейчас смотрел на них новыми глазами. За столом на кухне сидели живые объекты его научных интересов. Родители, конечно же, были “отцами”, но, с другой стороны, пока оба работали и считались ценными кадрами, вместе с пенсиями и привычкой жить по средствам денег хватало, однако призрак нищей старости уже витал в доме и его контуры нет-нет, а все явственнее проступали то в одном, то в другом углу.