Интересно, она вчера не обратила внимания, что Лева зашторил окно. Глаза привыкли к темноте и проявились стрелки часов — половина девятого.
Утро .
Она было испугалась — ведь он когда-нибудь проснется. И в ту же минуту поняла, что ее это не тревожит, стало легко и накатило девчоночье озорство. Она пощекотала его пятку большим пальцем ноги, но ощутила довольно резкую боль в лодыжке. И тихонько хмыкнула. У нее было доказательство, что она вовсе не собиралась оставлять Леву здесь на ночь — компресс, который, естественно, сполз и теперь болтался, как ножной браслет у восточных женщин.
Надо бы встать и привести себя в порядок (Лера называла эти утренние заботы реставрацией фрески), но нарушать тишину, темноту и полную расслабленность совершенно не хотелось. Пусть увидит ее, утреннюю, как есть. В конце концов, это только героини мыльных опер открывают глаза, уже побывав у парикмахера и визажиста. Она лежала на спине, разглядывая гобеленовый узор растянутых занавесок, как незнакомый, и мысли в голове неторопливо клубились, пока не оформились в народную мудрость: “Важно не с кем заснешь, а с кем проснешься”.
Ей почему-то опять стало чуточку страшно, и тут он открыл глаза.
— Ты не спишь?
Это первое в их жизни “ты” потребовало немедленного повторения, подтверждения, и она ответила несуразно:
— И ты теперь не спишь.
— Верно замечено. Доброе утро.
И легкий поцелуй, привычный, почти машинальный, и именно потому показавшийся Ольге таким сладким.
Когда она вышла из ванной, чайник уже закипал.
— Ты пьешь кофе?
— Да, растворимый, с утра.
— Ты с ума сошла, разве это кофе! Я куплю зерна и угощу тебя настоящим. Сколько сахара?
— А пить кофе без сахара тоже неправильно?
— Нет, почему же, это как раз дело вкуса. А чай ты тоже пьешь без сахара?
— Да.
— Быть не может! Какое мне счастье привалило!
— А ты что, борец против сахара — белой смерти? И вообще, не дай Бог, поборник здорового образа жизни?
— Да нет, просто с некоторых пор не переношу звона ложечки, когда долго-долго размешивают давно растворившийся сахар.
— Ну хорошо, если уж мы взялись выяснять привычки друг друга, и у меня есть вопрос: ты любишь яйца всмятку?
— Не знаю, что ты хотела бы услышать. Поэтому буду честен — терпеть не могу. Потрафил?
— Еще как. Тогда будем делать омлет.
— Чур я! На твоей сковородке это одно удовольствие.
— Льстец ты поганый!
Долгий завтрак выходного дня. Или, скорее, отпуска. Все-таки Рождественские каникулы проникли в российскую реальность. Болтали о ерунде. Выбрасывая в мусорное ведро яичную скорлупу, Ольга вдруг засмеялась:
— Слушай, мы ведь так и не сделали того, ради чего встретились.
— То есть как, по-моему очень успешно сделали не далее как сегодня ночью.
— Фу, как пошло. Нет, правда, как же курочка-ряба умудрилась расстроить ваш брак?
Лева задумался. Он не был настроен на серьезный разговор, а как иначе объяснишь, почему жил восемь лет с чужим, в сущности, человеком. Может быть, и неплохим, но невероятно скучным. Таня была экономистом, работала себе в каком-то тоскливом плановом отделе за мизерную зарплату, всячески противилась его желанию иметь детей, убивая неродившихся словами “нечего плодить нищету”. А потом вдруг поднялась волна спроса на бухгалтеров, она нашла хорошее место и жизнь наполнилась пропорционально достатком и попреками, Лева тогда вывел еще один безошибочный признак неинтеллигентности: если женщина кичится, что зарабатывает больше мужа. А вообще-то ей все было неинтересно, она неспособна была на игру. Однажды он спросил ее: “А что ты будешь делать, когда выйдешь на пенсию?” Она, как выяснилось, об этом никогда не задумывалась, но вопрос ее оскорбил.
— Что, неохота рассказывать, так не надо.
— Ну, смотри. Снесла курочка яичко не простое , а золотое. Дед бил-бил, не разбил…
— Вообще-то я эту сказку знаю.
— Тогда вопрос: почему дед и баба плачут, когда мышка хвостиком яичко разбила? Они же этого сами упорно добивались!