Лева давно привык к парадоксальному течению мысли Аллегро, обычно с легкостью включался в его рассуждения, но сегодня не был расположен и постарался перевести беседу в более конкретное русло:
— Ну как твоя контора? — Вопрос почти неприлично пустой, еще менее годный для поддержания разговора, чем обсуждение погоды за окном.
Олег махнул рукой:
— Пока зарплату исправно дают. Правда, жена просила побольше подкидывать, алиментов не хватает.
Жену Олега Лева видел всего раза два, они познакомились на излете Олеговой семейной жизни, и у него в памяти осталось что-то тусклое, скучное, как понедельник, — лицо, слова, испеченное ею фирменное печенье, салфеточка под каждой чашкой.
— А дочка как?
Олег поморщился. Тема была болезненной. Опять сделал какой-то неопределенный жест рукой, явно не желая углубляться в объяснения, но все же заговорил:
— Понимаешь, это страшно произносить, но она совсем чужая. Мне исправно каждое воскресенье теща привозит ее к метро. Выдает стандартный набор указаний. Впрочем, все условия нашего общения давно обговорены и лимитированы раз и навсегда. Я имею право водить ее на дневной концерт классики. Это комильфо, это не опасно. Можно в антракте в буфет, но не больше одного пирожного. На обратном пути — звонок теще из автомата — она встречает у метро. Никуда не заходить, не дай Бог, — домой. Ни с кем не встречаться. Короче, шаг вправо, шаг влево — расстрел. И главное — полная невозможность иметь с ней, с дочкой никаких секретов. Она такая правильная, чистенькая, ну просто стерильная. Ладно, пошли кофе пить.
Пожалуй, только у Олега Лева и пил в последнее время настоящий кофе — не ложкой из банки, а в зернах. Сначала — смолоть, гул кофемолки, усиливающийся с каждым оборотом ножа горьковатый запах, потом — шаманство у плиты и, наконец, — пар над чашечкой, где сверху пушистая пенка…
— Уходит культура кофепития. Мы, брат Аллегро, последние могикане. И некому передать секрет, унесем с собой в могилу.
Лева ерничал, оттягивая неизбежный разговор о своих делах, но Олегу пока что было не до него.
— Да, именно. Мне еще обиднее, вроде есть наследница, но слушай дальше. Вот приходим мы, скажем, в Консерваторию. Раздеваемся. Она всегда в белых колготочках и с сумочкой детской — голубенькая, клеенчатая, блестящая с беленьким цветочком. А в ней, конечно, платочек носовой и непременно туалетная бумага. Сначала — лекция. Это — моя казнь Египетская, и от нее у меня таинственным образом начинает ныть один и тот же зуб, в котором, я знаю, был у врача, все в порядке. А в прошлый раз я раскашлялся во время концерта, так она открыла сумочку и вынула мятную конфетку. Как раз исполняли “Реквием” Моцарта, и мне стало страшно: сумочка-то бездонная. И если вдруг сейчас в зале вспыхнет пожар и начнется паника, доченька моя хладнокровно откроет сумочку и вынет оттуда огнетушитель.
Олег замолчал, было слышно, как звенит ложечка в чашке, и Лева подумал, что, наверное, Олег и в этом звуке слышит какую-то мелодию. Надо было сменить тему.
— Слушай, мне тут рассказали несколько модных сейчас тестов. Забавно, что некоторые их них — всего лишь хорошо забытое старое, чуть ли не гимназических времен. Например, такой. Соединить в одном, причем вопросительном, предложении господа Бога, королевскую семью, любовь и мистику. Каково?
— А ответ?
— Такой, например: “Боже мой, — сказала королева, — я опять беременна, с чего бы это?”
Похихикали. Разговор натужно переваливался с одной темы на другую. Дошли до женщин. Вяло постановили, что семейной жизнью сыты по горло, но к приключениям, не слишком, впрочем, бурным, пожалуй, готовы. Хотя где теперь знакомятся?
— Где? В метро, например. — И Лева рассказал, как на прошлой неделе нечаянно толкнул девицу на станции “Площадь Революции”. — И что интересно, дала мне визитку. Сейчас покажу, если не потерял.
Лева пошел в переднюю, порылся в карманах куртки и обнаружил почти не смявшийся картонный прямоугольничек.
— Вот, пожалуйста.
Олег долго разглядывал карточку, слишком долго, как показалось Леве.
— Старик, в нашем мегаполисе так не бывает. Но я ее знаю. Это приятельница моей бывшей жены.
6
Оля никогда не видела снов. То есть, конечно, видела. Но не запоминала их так подробно и красочно, как другие, которые порой делали из них самые невероятные выводы и, более того, принимали сны как руководство к действию. Почему-то в ранней юности она считала это изъяном, слегка даже стыдилась и время от времени, давая волю фантазии, придумывала якобы сон всем на зависть и щедро рассказывала.