Записываю спешно, боюсь что-нибудь пропустить или позабыть.
В квартирке Жаклин, где в верхней спаленке лежала, как всегда в последнее время, Сими, мы, очень довольные своей распорядительностью и мудрым решением, рассказали Клоди, что именно мы придумали для ее названой матери.
Клоди слушала нас, глядя перед собой рассеянным взором. (Говорила, собственно, одна Надя Вольпа, а мы только кивали, наморщив лбы.) Девочка как будто не очень понимала то, что ей рассказывали. И вдруг, когда Надя кончила и замолчала, ожидая, как видно, если не восторгов, то одобрения, Клоди решительно замотала головой:
— И не думайте. И не воображайте. Никуда Сими не поедет. Она без меня не сможет. И я без нее тоже не могу!
— Послушай, девочка, но как же… — начала было снова Надя Вольпа.
— Не пущу! — повысила голос Клоди. — Никуда ие пущу Сими. — И вдруг отчаянно-визгливо принялась кричать на весь дом: — Что придумали! Нет, вы посмотрите только, что они тут придумали! Не дам вам Сими! Никуда она не поедет! Не пущу!
Я взглянул на Надю. Даже она, при всей своей уверенности, видимо, растерялась: так хорошо продуманные и решенные нами судьбы разваливались на глазах!
Внезапно заскрипела внутренняя деревянная лестница. Мы невольно подняли головы. Одетая в одну из экзотических пижам Жаклин, к нам спускалась Сими. Сейчас она выглядела как-то особенно маленькой и бледной. Нервно щурились и моргали ее темные запавшие глаза, черные пряди волос были спутаны.
— Что ты тут вопишь, Диди? — довольно холодно обратилась она к девочке. — Мне ведь наверху все слышно. «Не пущу!», «она без меня не может!» Да кто это тебе сказал? Я, например, вовсе не собираюсь оставаться с тобой. Ги совершенно прав: это ты подвела его под суд, это из-за тебя я снова остаюсь одна, без него… — Голос Сими звучал все мстительнее, все злее.
Клоди, точно остолбенев, не сводила глаз с несчастного, искаженного личика. Казалось, она не верит своим ушам: и это говорит Сими, ее Сими, с которой она была так нежно, так крепко связана, которую так любила…
— Что же это? Сими, что ты такое говоришь, ты понимаешь? Опомнись, Сими, — прошептала она наконец. У нее перехватило горло. Она обвела глазами «штаб»: — Что же вы молчите?! Скажите хоть что-нибудь. Скажите Сими, что я не виновата. Скажите, чтоб она перестала меня ненавидеть! Скажите же, а то я умру! Сейчас, здесь, сию минуту умру!
Дети часто так угрожают: я умру, если вы не сделаете того-то. Но здесь перед нами была такая страсть, такое горе, такая сила убежденности, что мы невольно для себя поверили. Как-то сразу мы опомнились, кинулись к Сими разуверять, просить, требовать справедливости для рыженькой девочки. В горячке возмущения мы совсем позабыли о жалком состоянии Сими, мы даже кричали на нее, обвиняя в жестокости, в эгоизме.
Испуганная нашим напором, Сими только слабо отмахивалась да закрывала руками лицо, словно заранее защищаясь от наших ударов. Наконец, видимо, желая как можно скорее покончить со всей этой тягостной сценой, пробормотала невнятно:
— Разумеется, месье и медам, возможно, что я и ошибаюсь и Ги тоже. Возможно, Клоди и не виновата… Но я так несчастна, поймите и меня… — и устремила на нас влажные, измученные глаза.
— Ну конечно, конечно, Сими, крошка моя, вы ошибаетесь. Клоди — сама жертва, — обрадованно зачастила Жаклин. — Вы должны вернуть девочке вашу любовь, ваше доверие, ведь ей тоже несладко приходится.
— Поцелуйтесь — и дело с концом! — решительно объявила Надя Вольпа. Она подтолкнула рыженькую, которая заметно упиралась, к Сими: — Ну же, поцелуйтесь, ведь вы были такими настоящими друзьями!
И Сими послушно поцеловала маленькими, привычно накрашенными губами хмурую, ни в чем не убежденную Клоди.
— Только я все-таки должна буду уехать, Диди, — сказала Сими умоляющим голосом. — И ты, пожалуйста, пожалуйста, не удерживай меня, я тебя очень прошу. Ты должна понять, Диди, ты же такая умная и взрослая, куда взрослей меня. Мне так тяжело…
И Клоди, как видно, через силу кивнула.
Вот так, бесславно, в один из вечеров, наш «штаб» разошелся по домам и навсегда прекратил свое существование. На душе у всех было здорово кисло. Сужу по себе.
Суд по «делу Назера» вызвал отклик во всей стране. Сотни писем приходили адвокатам и членам суда, и в сотнях писем говорилось о судьбе девочки Клоди. Адвокатов умоляли вступиться за нее, не ломать ей жизнь. И все же после главного суда состоялось заседание суда по делам несовершеннолетних, и тогда…
Совершенно нет времени писать. Приехали старые Жюльены, и предстоит многое решить.
29. Прощание
Их первое свидание состоялось в доме Андре Клемана, в этом старом кирпичном доме, построенном еще отцом Клемана, отработавшим свое маляром. На улице возле дома стояла машина старых Жюльенов и «караван» — удобная дачка-прицеп, которые должны были увезти их в горы, в Мулен Вьё.
Анриетт, черноглазая, величественная, точно королева, в своих седых кудрях, падающих на плечи, и Анри, еще моложавый, с прямой спиной и далеко окрест слышным голосом настоящего провансальца, пристально разглядывали стоящую перед ними рыжую девочку, больше, чем всегда, похожую на бездомного котенка. Сколько таких бездомных котят вырастили и воспитали за свою жизнь старые Жюльены!
Для них обоих не составляло труда сразу понять, что чувствует и о чем думает эта рыженькая, судьба которой отныне зависела от них.
Да, да, они приехали и вмешались в эту судьбу, и, конечно, немалую роль сыграл в этом их внук Рири. Ох, если бы кто слышал, как они кричали все трое в вечер приезда старших Жюльенов, кричали на весь квартал со всем темпераментом провансальцев:
— В какое дело ты нас впутываешь? Инспектор Дени требует нашего поручительства! Ему нужны гарантии! (Это Анри.)
— Ну так и дайте ему это поручительство! Дайте гарантии, и пусть себе катится ко всем чертям! (Это вопил Рири.)
— Эй, потише, красавчик, очень уж ты прыток! А что, если эта рыженькая покажет нам зубки и сбежит или сделает еще что-нибудь похуже? Ведь тогда все педагоги подымут нас на смех. Мы потеряем весь наш авторитет! (Это голос Анриетт — матери.)
Рири, весь красный, наступал:
— Ага, вот вы о чем думаете? Не о девочке, не о ее благополучии, не о том, чтоб спасти ее от исправилки, а о себе, о собственном авторитете? Ну, признаюсь, не ожидал от вас!.. Как вы можете быть такими эгоистами?
— Это ты, самонадеянный мальчишка, эгоист, ты, а не мы! — в негодовании кричал Патош. — Избаловался тут, в столице, думаешь, уже взрослый, что все тебе нипочем! Думаешь только о том, чтоб насолить инспектору, а о нас забываешь!
— Я — насолить инспектору?! — возмущался Рири. — Откуда ты взял, дед? Я думаю, что вы должны забрать к себе Клоди, что для нее это последний шанс получить образование и воспитание, что у вас ей будет хорошо и спокойно и она сможет забыть все, что с ней случилось… А на вашего друга инспектора мне начихать!
— Тебе на всех начихать, кроме этой девчонки, я замечаю! — продолжал наскакивать на мальчика Патош.
И вдруг увидел, что внук заливается багровой краской. Кажется, Патош смутился еще больше Рири. Во всяком случае, крик сразу смолк, все как-то сбоку посмотрели друг на друга и внезапно принялись смеяться. Они так смеялись, что у Анриетт на ее черных глазах выступили слезы от смеха. И тут же Патош послал внука за Клоди.
И вот она стоит посреди старомодной столовой Клемана, где только большой телевизор и электрический камин напоминают о современности, и ее разглядывают две пары проницательных глаз. Поодаль Рири, настороженный, готовый прийти на помощь, если понадобится.
— Клоди, ты как будто уже все знаешь о нас и нашей республике в Мулен Вьё, — говорит Анриетт. — Рири сказал, что показывал тебе много фотографий и рисунков наших ребят… Так вот, мы не хотим тебя неволить: если тебе не нравится то, что ты узнала, можешь не ехать с нами. Мы постараемся подыскать для тебя что-нибудь другое… Ты совершенно свободна…