— Заткнись! — Димка вскарабкался на груду покорёженной арматуры, принялся скидывать здоровой рукой крошащиеся бетонные плиты.
Гнус какое-то время наблюдал молча, потом присоединился к другу, помогая с особо крупными обломками. Так они просопели с час, толком друг с другом не общаясь. Отрыли мёртвого младенца, чуть в стороне старуху с зонтиком в руках — видимо пыталась заслонить внука или внучку от обжигающего света… Оба трупа изуродованы и обожжены до неузнаваемости.
Димка какое-то время просто стоял, глубоко дыша. Гнус больше ничего не говорил, позволив Самохе самому решить, когда хватит.
Крики постепенно стихали, видимо выживших с каждым часом становилось всё меньше и меньше. Счастливчики, — думал Гнус, подходя к фургону и присаживаясь у колеса, чтобы перевести дух.
Со скрежетом отошла в сторону боковая дверца, в образовавшуюся щель выглянула испуганная Соня.
— Не высовывайся, — предостерёг Гнус, высматривая по сторонам опасность. — Тут нет ничего интересного. Только смерть.
От последних слов девочка вздрогнула. Потом пересилила страх, вытянула руки ладонями вперёд, показала Гнусу, терпеливо дожидаясь ответной реакции. Гнус долго тупил, потом всё же сообразил, чего удумала мелкая.
— Ты хочешь помочь?
Соня растерянно кивнула.
— Это уже не имеет значения. Всех не спасти. Поверь, находящиеся сейчас под завалами цепляются за эту паскудную жизнь чисто по инерции. Из страха смерти. Позволь им трезво осмыслить произошедшее, задуматься, что будет дальше, уверен, большая часть из них предпочтёт дальнейшему существованию быструю смерть.
Соня вжала голову в плечи, подалась назад, будто слова о смерти причинили ей физическую боль.
— А ты думала, в сказку попала? — усмехнулся Гнус. — Куда там. Это называется «селяви».
— Гнус! Сюда! Живо!
— Чтоб тебя… — выругался Гнус, поднимаясь по боковине фургона. — Оставайся тут и не высовывайся. Ясно?
Девочка кивнула, спряталась внутри. Гнус показательно грохнул дверью, надеясь, что неприятный звук на какое-то время отобьёт всяческое желание выглядывать снова. Затем обернулся на крик Самохи, понаблюдал, как тот размахивает руками над головой, показывая, что нашёл что-то ценное.
— Лишь бы не очередной труп. Допекло уже.
Однако Гнус и не предполагал, что ждёт его в вырытой другом яме.
На бетонной плите, некогда бывшей частью лестничной клетки, сидел, прислонившись спиной к дверям несуществующего больше лифта, Самохин-старший, слепо смотрел в багровые небеса, прижимая к груди бесформенный куль чего-то цветастого. Когда Гнус подошёл ближе, его чуть не вывернуло наизнанку. Куль вовсе не был кулем. Это была Иринка.
Гнус замер на полпути, не в силах сделать больше ни шагу, а бледный, как смерть, Самохин-старший при этом говорил, явно обращаясь к сыну, хотя и нёс откровенный бред:
— Я облажался, прости сынок. Всегда думал, что делаю, как надо, а получалось, что порол горячку. Жаль, поздно понял, но уж лучше так, чем никогда. Обидно только, что глаза открываются на истинную суть, только когда ослепнешь… Думаешь, я спятил и несу бред? Как бы не так. Теперь я вижу их всех! Им удалось перехитрить меня, но только не батю. Батя сам их уделал, потом пришёл ко мне, сказать, чтобы я прозрел… Однако я до последнего занимался не тем. Не видел, откуда берётся всё это зло. Поганые деньги, из-за которых развязываются войны и течёт реками кровь — вот в чём суть! А знаешь, откуда и впрямь берётся зло, сынок?.. Именно так ко мне обращался батя, когда пытался предостеречь. Только я его не слушал, всегда полагался на себя, смотрел вокруг и мотал на ус, не ведая, что мне подсовывают подделку. Правда — в словах! Жаль, я слишком поздно понял это. Жаль, не поверил бате. А зло, оно как экскремент! Ведь деньгами испражняются бесы. Так сказал батя, и если бы я тогда услышал его, сейчас бы всё было иначе… Они бы не пришли за мной, чтобы забрать в ад — я бы этого не допустил, я бы подготовился! А так… — Самохин-старший принялся беспокойно оглядываться по сторонам, словно силясь встретиться взглядом с плачущим сыном. — Димка, ты тут?! Это правда ты?.. Или ты очередная тень? Чёртовы бесы, они издеваются надо мной! Им нравится видеть меня таким: беспомощным, покорным, готовым продать душу за бесценок. Но они все ошибаются! Я не такой. Я так просто не дамся! Они подавятся мной! Загнутся от изжоги! Да, они предвидели это, потому и решили меня сперва поджарить… — Самохин-старший запнулся. — Господи, Иринка, девочка моя… За что же её? Чтобы сделать вдвойне больно мне?.. Чёртовы иуды! Хрен вам в нос, а не дочь! Давитесь мной, я жрал деньги на завтрак, обед и ужин! Я то, что вам надо, а не бедная девочка! Она тут ни при чём. Она всегда слушалась батю. Не то что я. Это я заслужил ад! Я, а не она! Господи, Ирина… — Видимо наступило просветление; Самохин-старший принялся осторожно ощупывать куль, опасаясь причинить вред. — Почему ты молчишь? Тебе больно? Ирина?
— Чёрт побери, да ведь он рехнулся, — Гнус так и стоял на отдалении, не в силах сдвинуться с места.
— Отец… — Димка стоял с поникшими плечами и руками, опущенными воль тела. Боли он больше не чувствовал… Чувств вообще не было никаких. Его сущность словно выпотрошили, на какое-то время лишив души. Наверное, это даже хорошо. В противном случае, было бы так просто сойти с ума вслед за отцом.
— Отец, Иринка… Она… Она.
— Она спит, не тревожьте её, — Гнус поднёс указательный палец к губам, отрицательно покачал головой.
Димка проглотил слёзы, кивнул.
— Я просто хотел узнать её самочувствие, — испуганно проговорил Самохин-старший. — Она давно спит. Временами мне даже кажется, будто она умерла, как… Как Галина.
— Мама? Её больше нет?..
— Прости, Димка, я не смог защитить их обеих. Но я пытался. Я делал всё возможное! И Иринка тоже. Она смелая девочка. Ты сам в этом скоро убедишься. Вот вырастет, всем пацанам фору даст! Ну же, возьми сестру, унеси её отсюда. Тут плохо, пахнет смертью. Скоро придут бесы и будут срать на пепелище! Так уж они устроены, могут лишь только глумиться. Смотрите сколько денег! Не перечесть! Подходите все, кому не лень! Это поле чудес! Ха! Кто хочет приз?.. — Самохин снова стал выпадать из реальности; Димке пришлось прервать его бессвязную тираду:
— Отец, мы вытащим тебя отсюда. Это вовсе не конец. Ты понимаешь меня?
— Нет. Я с места не сдвинусь! Я их дождусь, хочу посмотреть в глаза. Что там, на месте глаз, евроценты или копейки, куда нынче курс стремится, в какой оф-шорт урожай прятать… Хе… А Иринку возьмите, незачем ей на гадость треклятую смотреть, ещё не на такое в жизни насмотрится. Ну же, милая, скажи папочке, до свидания…
— Отец…
— Димка, прости меня, непутёвого. Христом-богом прошу, прости! Я, правда, сделал всё что мог. Ирина, ну проснись хоть на минутку… Ради меня. Скажи, что не сердишься… Ну или что сердишься, только честно.
— Папа… всё хорошо. Я люблю… тебя и маму. Всегда буду любить.
Гнус с Димкой стояли, как вкопанные, смотрели на обгорелый трупик в руках безумно улыбающегося Самохина-старшего и не верили собственным ушам.
Первым отмер Гнус, обернулся.
Соня застыла позади него, прижав руки к груди, сжав ладошки в кулачки. Взор девчушки был устремлён на умирающего взрослого со страшной поклажей на руках.
— Папочка тоже тебя любит, родная. И мамочка. Но сейчас тебе лучше пойти с братом. У папочки дела. Нужно отмстить за мамочку. Ты ведь меня понимаешь? — Не дожидаясь ответа Самохин протянул мёртвую Иринку, как дар.
— Я понимаю, — сказала Соня; по щекам девочки сбегали слёзные дорожки.
— Тут где-то Звон бродит. Его подберите тоже. Чего твари мучиться…
Димка принял сестру на руки; Самохин-старший сразу обмяк, будто лишился тяжёлой ноши, довлевшей над его бренным существом всё это время, не позволяя испустить дух.
Гнус указал на торчащие из-под обломков шпаклёвки клыки. Звона больше не было, он стал частью бетонного скопления, впитавшего в себя не только страдания людей, но и боль животных.
Они, покачиваясь, брели вниз по крошащемуся гравию, обходя хвостовое оперение подбитого вертолёта, когда Димка вдруг сказал:
— Иринка первой назвала маму мамой. Отец всегда завидовал ей. Хм…