Гнус оторжался, покачал головой, изобразил руками знак «тайм-аут».
— Ну ты отливаешь, подруга! Закидон ты сейчас сама устроила, не скупясь на девайсы.
Женя улыбнулась в ответ.
— Да расскажи ты ей, — попросила Мати. — Видишь, человек интересуется. Тебе жалко, что ли? Или думаешь, она нас сразу гебне сдаст? Оно ей надо, не мамка же… и не красная шапка.
Мати заглянула в глаза Жене, словно спрашивая: ты ведь так просто интересуешься, как мы вашими катакомбами?
— Я бы хотела посмотреть, — сказала Женя, быстро переводя взгляд с вздрогнувшей Мати на прищурившегося Гнуса.
Да, легче и, что самое главное, логичнее было попросить Димку, но что-то внутреннее, осторожное, намекало Жене, что Димка в этой компании ничего не решает— препроводить к знакомому профессору сестру вместе со всеми — не в счёт. Порядок вещей определяет коренастый, ничем не примечательный тип, по кличке Гнус, который, при более близком рассмотрении, как оказалось, совсем не похож на обычное быдло, которого кругом пруд-пруди. Напротив, стоявший перед Женей подросток был тонким психологом, предводителем группы и, что самое главное, с ним можно было договориться, при этом не лишившись кошелька, сумочки или мобильного телефона. Его можно взять на интерес и, думается, Гнус заинтересовался, ведь Димка по пути наверняка что-нибудь рассказывал об нейросетях. Про Соню сын дружка патрона не знает, так что опасаться нечего. А интерес… Женя знает много чего занимательного… Например, какое количество времени в среднем за жизнь каждый из нас проводит во сне, употребляя пищу или сидя на стульчаке унитаза…
— Ты же понимаешь, что просто так ничего не бывает?
Женя кивнула — именно этого она и ждала.
— Я расскажу, как узнала о том месте.
— Лады, — Гнус поклонился, сама манерность; Мати аж всю перекрутило.
Женя испытала в груди лёгкий трепет. Она сроду не верила, что все её полубредовые ночные похождения выльются во что-то реальное. Пару раз она даже зарекалась постричься наголо, если вдруг что-нибудь всё же свершится. Однако неслись дни, сменялись года, а знаки судьбы так и оставались знаками, зашифрованными на неведомых уровнях в глубинах подсознания. Со временем надежды таяли, страх притуплялся, а в один прекрасный день, проснувшись, Женя толком и не вспомнила, что же ей снилось. В то утро она испытала разочарование — так человек, посветивший жизнь какому-то великому делу, вдруг понимает, что все его предыдущие труды пусты и легковесны — идея изжила себя, так и не проникнувшись чем-то сторонним, она не обросла смыслом, как ожидалось, поблекла на стыке эпох, просто оказалась никому не нужной. В горячке писатели жгут книги, скульпторы уничтожают красивейшие памятники архитектуры, а просто мыслители — сходят с ума. Вот и Женя решила, что спятила, — а кому понравится считать себя сумасшедшим?
Сейчас с души камень свалился. Женя чувствовала страх. Страх неизвестности.
— Гнус, ты сдурел, мы ж в машине не поместимся! — Мати крутила пальцем у виска, мельком поглядывая на Женю — вдруг та рассмеётся, всё же обозначив конец игры.
Женя мысленно состроила фигу: не дождётесь!
— Так где это место? — просто спросила она.
— Первая вводная, — серьёзно сказал Гнус. — Малинищи.
Женя поняла: всё это время ад был совсем близко.
Глава 8
Целтин поёжился, стряхнул капли с зонтика, поплотнее укутался в плащ. Воротнее встретило нудной изморосью. Низкие тучи обрели твердь. Казалось, если вскарабкаться на ближайшее дерево и постучать — зазвенят, как садовая лейка. Если когда-то они и были мягкими и тучными, то давным-давно, на заре эпох. Потом что-то пошло не так — катаклизм или вмешательство извне, — небосвод затвердел, стал жёстким, как земля под ногами. Скорее всего, из-за того, что человек пожелал встать вровень с богом и поселиться на небесах, куда путь ему был заказан, как дикому, необузданному в своих желаниях существу. Так или иначе, сфера над головой сменила свойства, и солнце здесь больше не светило. На смену погожим денькам пришла унылая промозглость, которая воцарилась повсюду. Дождик сделался чем-то обыденным. Слякоть под ногами — сама собой разумеющейся. Садовые культуры ещё как-то плодоносили, а вот скот весь повымер… Мор пришёл с непогодой, а может, и ещё с чем.
Целтин остановился на обочине. Из грязи в придорожной канаве торчали коровьи рога, копыта и ещё что-то меньшего размера, какая-то изодранная шкура. Целтин пригляделся и чуть не выронил чемодан — наполовину разложившаяся туша коровы и маленький телёнок источали смрадные миазмы, от восприятия которых становилось совсем невмоготу. Почему скот забили посреди улицы, да так и бросили на обочине — оставалось загадкой. Разве что и впрямь не случился мор. Тогда почему не сожгли или не закопали, как принято в нормальном человеческом обществе? Ведь явно же видно: останки не первой свежести. Может с месяц пролежали, а то и того больше. Сколько люду прошло мимо? Стоп! А есть ли тут вообще хоть кто-то живой?
Целтин затоптался на месте. Медленно обернулся, уставился на приземистое здание местной церквушки, с синей четырёхскатной крышей и набалдашником звонарни в виде перископа подводной лодки на ней. Тут жуть и вовсе пробрала до кишок. Мандраж завладел всем телом, мозг впитывал информацию, не успевая обработать её, ноги сами пятились к обочине, туда где корова с телёнком не первой свежести. В мыслях носилось чёрт-те-что, оно же витало повсюду. Целтин поскользнулся, кое-как сохранив равновесие, направился быстрым шагом по улице Почтовой на восток, стараясь не смотреть по сторонам, потому что от вида здешних достопримечательностей запросто могла дать сбой нервная система и вовсе невпечатлительного человека.
Пальцами свободной руки он комкал рекламный буклет, словно силился отыскать дорогу на ощупь. Путеводитель дала Женя — разыскала наспех в Интернете, прежде чем укатить со странной компанией, из всех членов которой ей был знаком только Димка. Куда? Зачем? На какой срок — непонятно. Совсем не похоже на Женю… Но спрашивать Целтин не стал, ведь он и сам на себя не похож. Просто в жизни что-то изменилось — дальше он и Женя идут порознь. У них осталась лишь общая цель: помочь Соне вернуть утраченное детство — только так истина снизойдёт до простых смертных. Только так человечество обретёт шанс на спасение.
«Если только мы в праве кого-то спасать…»
Временами он оглядывался — не идёт ли кто следом. Чемодан по инерции цеплял за бедро, но боли Целтин не чувствовал. Сзади никого не было, и он брёл дальше, словно утомившийся путник, тянущий за собой бренный скраб жизни, уместивший в себя хорошее и плохое… а ещё такое, над чем не мешало бы поразмыслить.
Занятый мыслями, он чуть было не налетел на Ивашку-оборвашку — аналогия возникла в голове сама собой, так что Целтин и опомниться-то толком не успел. Невысокий тип бомжеватой наружности стоял в пол-оборота, щурился, чесал пятернёй заросший затылок. Болоньевая куртка и штаны-парашюты промокли насквозь, точно незнакомей валялся на обочине в грязи. Сандалии на босу ногу цепляются ремешками за скудную растительность, такое ощущение, хотят сойти прямо тут, отдельно от хозяина, потому что образ жизни того порядком опостылел. Из рыжей бороды торчит былка тимофеевки, кажется проросла из запутавшегося семени. Одним словом — леший. Ну ей-богу леший, хотя по любому бомж — несёт так, что плакать хочется.
Молчание длилось недолго. Бомж отмер первым. Показал большим пальцем себе за спину. Сказал вовсе не то, что ожидал услышать Целтин:
— И вы туда же… Не живётся вам спокойно без чертовщины. Всё ищите и ищите чего-то… а как найдёте, так не знаете, что с этим всем делать.
— Простите? — Целтин невольно опустил зонтик.
Бомжи, зачастую, люди творческие, образованные, скатившиеся до низин ввиду психологической несостоятельности или чрезмерного сентиментализма. Но, конечно, есть и откровенное дурачьё, которому побираться — на жизни написано, — а любезная речь со стороны таких люмпенов, не что иное, как подспорье, дабы выиграть время, чтобы не послали далеко и сразу. Ведь общеизвестно, человек существо социальное — от того, как заведёшь беседу, напрямую зависит конечный результат. Не хочешь быть битым, развивай красноречие, так как согласно поговорки, язык и не в такую даль завести может…