Женя провела влажными пальцами по лицу. Стёрла грязь и ржавчину. Пригладила всклокоченные волосы.
Напротив, ухватив брата за штанину, вздрагивала Иринка. Видимо перепугалась до коликов, так что даже орать не могла.
Мати неровно дышала, мысленно прибывая где-то далеко. Стил безуспешно пытался образумить подругу, шепча что-то на ухо. Один Лобзик улыбался от уха до уха, всем своим видом показывая, что кромешный трешь устраивает его намного больше, чем лишняя болтовня.
Гнус тем временем был уже на верхней площадке.
— Давай мелкую!
Димка, не без труда, оторвал прилипшую сестру от штанины, подал под мышки Гнусу. Иринка сверкнула грязными сандалетами и резко ушла вверх.
— Я последняя, — заявила Мати тоном, не терпящим возражений.
— Как скажешь, мать, — подмигнул Стил, карабкаясь вверх.
Когда все очутились наверху, Женя во всех подробностях рассказала, как вонд громыхал по шахте в её сне.
— Ты ещё пораньше не могла сообщить?! — Лобзик на всякий случай отодвинулся от махины.
Гнус попробовал на прочность; вонд отозвался томным скрипом.
— Недолго осталось железяке, — диагностировал Гнус. — А нехилый квест вышел.
— С вами, дебилами, спятишь! — Мати, распихав всех, полезла на тусклый свет, на сей раз не особо заботясь о юбке.
— Рассвело уже, — сказала Женя.
— Отец убьёт, — вздохнул Димка.
— Не дрейф, Самоха, может ещё обойдётся, — подмигнул Стил, направляясь вслед за Мати.
Иринка потянулась следом, и Димка отошёл.
— Ну, и что ты обо всё этом думаешь? — спросила Женя Гнуса.
Парень погасил фонарик.
— Говоришь, война?.. — задумчиво произнёс он. — Тогда всё логично: тут можно выжить, — Гнус помолчал. — Вопрос в другом: когда и как всё начнётся?
Женя вздрогнула.
— Есть что-то ещё, о чём ты не рассказала?
Женя покосилась на уродливый вонд. Сейчас, без света фонаря, тот походил на затаившегося паука: хищник ждал добычу, которая совсем скоро побежит с поверхности земли вниз, в его стальные сети, пропитанные серной кислотой, чтобы придаться мукам искупления.
— Механоиды. Я видела одного из них в небе перед взрывом. А он видел меня.
Глава 10
Целтин подошёл к письменному столу, взглянул на энцефалограмму головного мозга индивида. Признаться такого он ещё не видел. Амплитуда альфа-ритма просто зашкаливала — спокойные себя так не ведут, а если и ведут, то совершенно не так. Бета-ритм в лобных областях практически отсутствовал. Хотя достаточно одного мимолётного взгляда на спеленатого, как становилось понятно: никаким стимулом тот не обременён.
— А что в случае со сном? — спросил Целтин, оборачиваясь к Панфилову.
— Вы про бета-активность? Что ж, тут всё в норме. Видите ли, вся моторика, не связанная с мышлением или простейшей умственной активностью, без патологий. Однако всё, что принято относить к проявлению самосознания, осознанности, человечности, что ли, — всего этого нет. Взгляните на гамму. Даже у животных с вживлёнными электродами она прослеживается. Тут же пусто.
— Вы проводили такой опыт? — с неподдельным ужасом в голосе спросил Целтин, заново отрываясь от бумаг.
— Что-то не так? — пристально смотрел в ответ Панфилов.
— Это бесчеловечно. Или вы решили зарубить под Самарой второй Харбин?
Панфилов долго молчал, состязаясь с Целтиным, в кто кого пересмотрит; потом сдался, улыбнулся.
— Видите ли, Сергей Сергеевич, говоря о человечности, вы не совсем понимаете, что это понятие не относится к данной особи.
— Что? — Целтин уставился на привязанного малого, никак не реагирующего на беседу, словно всё в этом мире перестало для него существовать. — Что вы имеете в виду? Как это не человек?
Панфилов покосился на трущего подбородок Громова.
— Возможно, не всё из происходящего под крышей пансионата тебе понравится, — медленно проговорил федерал. — Не тот ты человек Целтин, который бросит на алтарь науки всё, включая человечность. Но тот же Харбин показал, что в определённые моменты лучше стать животным, дабы спасти следующие поколения, нежели пустить всё на самотёк, в треклятый раз уповая на божественный промысел.
— От чего вы так жаждете спастись? — развёл руками Целтин. — Человек, вот от чего прежде всего нужно спасать поколения. На данном этапе, если кто и способен причинить нам вред, то только мы сами.
— Ты во многом прав, — вздохнул Громов. — Но не тебе судить причастных. Думаю, где-то там… каждому из нас воздастся по полной за все земные деяния.
— Так смысл их совершать, если можно предотвратить, замедлившись?
— В том-то и дело, что замедляться нельзя. Смерть, вот что гонит всех нас вперёд, как бы глупо это не прозвучало. В своём стремлении что-то познать человек разгоняется до умопомрачительных скоростей, буквально сметая всех и вся на своём пути. Преграды перестают существовать, кажется ещё суть-чуть и запредельный горизонт откроется тебе… — Громов помолчал. — И тут появляются такие, как ты Целтин, суют палку в колёса, напоминая о морали и этике.
— Разве я в чём-то неправ?
— В том-то и дело, что прав, но сворачивать поздно. Система запущена. Шестерни крутятся. Даже если сверну я, придёт кто-то другой, и гонка продолжится, помяни моё слово.
Панфилов откашлялся.
— Взгляните на мю-ритм. Зеркальные нейроны отсутствуют, особь совершенно не склонна к самообучению. Простейшая нейронная сеть запросто уделает данную копию.
— Копию?
Панфилов прикусил язык, но Громов кивнул, давая понять, что можно продолжить.
— Да, копию, Сергей Сергеевич, вы не ослышались. Сидящее перед вами существо — клон. Объект: два, точка, один.
— Но ведь клонирование человека запрещено, — в ужасе проговорил Целтин.
— Без палева можно всё, — сухо заметил Громов.
— Вы хоть понимаете, что такое говорите? — Целтин смотрел в упор на Громова, словно в надежде, что тот улыбнётся, обозначив тем самым конец шутки и всего этого кошмара. Однако полковник оставался серьёзным, а значит, происходящее являлось частью реальности, как бы Целтину не хотелось обратного.
— Сейчас, в первую очередь, понять должны вы сами, — сказал Панфилов, шурша какими-то бумагами. — Просто понять, что всё в действительности обстоит так, как мы вам говорим. Да, как уже заметил полковник, некоторые моменты так сразу принять трудно, но всё же постарайтесь, иначе нам будет очень сложно найти общий язык.
— А вы думаете, такой существует?
— Что? Общий язык? — Панфилов гадко улыбнулся кукольным личиком. — Поверьте, именно наш с вами, да.
Целтин молчал, не зная, как быть. Внутри всё неистовствовало: брось чёртов чемодан и беги прочь! Так, чтоб только пятки сверкали! И по фиг, что всё равно найдут! Лишь бы подальше отсюда, от этого треклятого пансионата, в котором поселилось высокоинтеллектуальное зло, скрывающееся под маской добродетели! А, собственно, когда было иначе? Во все времена и эпохи всё обстояло именно так. Потому что человечество неисправимо. Как над ребёнком, попавшим в дурную компанию, полностью утрачивается контроль, так и человечество мгновенно падает морально, дозволь ему лишь раз чего-то достичь, пройдя по головам соплеменников. Яблочко от яблоньки. Вот он, гнилой плод, тот самый, что когда-то раньше считался запретным!
— Вторая серия, — тихо проговорил Целтин, решив немного передохнуть — спорить с федералами оказалось сложно, даже сверх меры, такого он не ожидал. — Значит, до него были другие?
Громов откашлялся.
— Экземпляры первой серии были нестабильны, — пауза. — Средняя продолжительность жизни — порядка двух-трёх недель.
— Причём очевидных патологий не наблюдалось, — перехватил эстафету Панфилов, заметив, что у полковника быстро падает интерес. — Особи просто умирали во сне, словно внутри них срабатывало некое потаённое реле. Мы десять лет бились над геномом, в результате чего, удалось существенно увеличить продолжительность жизни. Данная особь активна четыре месяца, каких-то отклонений по-прежнему не наблюдается, как и в случае с первой серией. Но… мы уверены, что это уже предел, — Панфилов снова покосился на Громова, как бы спрашивая разрешения.