Подождем…
Телега выкатила на улицу через двадцать минуту, и тянули ее теперь ломовозы не столь легко, как раньше, а на брусчатке позади оставался явственный пыльный след. Долговязый иудей прикрыл ворота и попытался отпереть входную дверь цирюльни, но ключ никак не желал проворачиваться в замке; ему даже пришлось стянуть плотные брезентовые перчатки и зажать их под мышкой.
Тогда я отправил в рот очередной леденец, сунул жестянку в боковой карман пиджака и зашагал через дорогу.
– Уважаемый! – окрикнул иудея, встав посреди проезжей части.
Долговязый обернулся, окинул меня обеспокоенным взглядом и просипел:
– Закрыто!
– И не надо! Где здесь станция подземки?
– Там, – махнул долговязый цирюльник вдоль улицы левой рукой; правую, синевшую старой татуировкой, он как бы ненароком сунул в карман сюртука.
Я слегка склонил голову и прикоснулся самыми кончиками пальцев к котелку.
– Благодарю, – улыбнулся и зашагал в указанном направлении, не став просить об уточнении маршрута.
Никакой необходимости в этом не было.
Роберт Уайт отыскался в «Винте Архимеда»; судя по распущенному шейному платку, одним графинчиком портвейна дело явно не ограничилось, но настроение у инспектора от выпитого нисколько не улучшилось.
Есть такие люди – они прекрасно понимают, что пить не вправе, но пьют и оттого не чувствуют облегчения от алкоголя, а лишь еще больше мрачнеют. Роберт точно был из их числа, поэтому, прежде чем начальник успел открыть рот и прогнать меня взашей, я решительно уселся напротив и без промедления заявил:
– Готовится ограбление банка.
– Я велел тебе проваливать, – пробурчал инспектор, ожидаемо пропуская мои слова мимо ушей.
– Я выполнил ваше распоряжение, – напомнил я, снял темные очки и, сделав над собой определенное усилие, посмотрел собеседнику в глаза. – Инспектор, ограбление банка – это серьезно.
– Да ну? – скептически поморщился Роберт Уайт, но моя уверенность его все же зацепила. Налившиеся свечением глаза потускнели и вновь стали бесцветно-серыми. – Рассказывай! – махнул он рукой.
– Думаю, готовится подкоп под Банкирский дом Витштейна.
– Думаешь? С чего бы это тебя осенило?
Я в двух словах описал увиденное в иудейском квартале, а когда инспектор впал в глубокую задумчивость, обернулся и подозвал подавальщицу. Время было обеденное, и хозяину теперь помогали несколько шустрых девиц.
– Суббота… – пробормотал Роберт Уайт. – Ортодоксальному иудею нельзя работать в субботу, так? Но ведь он и не работал? Или открыть и закрыть ворота – это уже работа? А если там просто делают ремонт?
– Чтоб иудей привлек рабочих со стороны? – фыркнул я, наполняя стакан из выставленного на стол кувшина с лимонадом. – Да его потом заклюют! Нет, думаю, этот иудей не из общины.
– Опять думаешь, – скривился Уайт.
– Татуировка, – напомнил я. – На правой кисти у него была наколота змея. Или длинная рыба, точно не разобрал.
– И что с того?
– Ортодоксальный иудей никогда не пометит себя татуировкой. «И царапин по умершим не делайте на теле вашем, и наколотой надписи не делайте на себе».
Инспектор уставился на меня с нескрываемым удивлением.
– Ты так хорошо разбираешься в Торе?
– Нет, просто разбираюсь в татуировках.
– Даже если это так, откуда уверенность, что целью является банк?
– А какие варианты? С одной стороны – бакалейная лавка, с другой – мастерская сапожника. Банк – точно напротив.
Роберт Уайт допил портвейн и гаркнул во всю глотку, перекрывая царивший в заведении гомон:
– Джимми!
Рыжий поспешно поднялся из-за углового стола и подошел к нам.
– Да, инспектор? – тягуче произнес он, оправляя мундир. Был констебль в легком подпитии, но на ногах держался уверенно и не шатался.
– Садись! – приказал ему Роберт Уайт и спросил: – Никто не болтал в последнее время о налете на банк?
– Нет, тишина, – мотнул головой констебль после недолгих раздумий.
– А что скажешь о высоком сутулом иудее с татуировкой то ли угря, то ли змеи на правой кисти?
На этот раз Джимми ответил без запинки:
– Ури Кац по прозвищу Вьюн. Получил пять лет каменоломен за взлом кассы, мог уже освободиться.
– Вот как? – удивился инспектор и приказал: – Разузнай о нем, Джимми. И хватит пить, похоже, у нас появились планы на вечер…
Я воспользовался паузой и принялся хлебать томатный суп, соленый и горячий.
На место выехали, когда город уже окутали сумерки, тихие и незаметные, словно вражеские лазутчики. Разъездной экипаж катил по Ньютонстраат, вдоль дороги сияли электрические фонари, но стоило только свернуть с нее, как враз сгустился мрак. Темень кое-как разгонял лишь скудный свет газовых ламп, которые к этому времени уже заканчивали разжигать бредущие с лестницами от столба к столбу фонарщики; потом пропали и они. В темных закоулках старых районов безраздельно царствовала Никта, разве что над дверями питейных заведений моргали одинокие фонари да из щелей рассохшихся ставень изредка пробивались тусклые лучики света.