Сам того не заметив, Веноза направился к Театральному кафе. Там он встретит немало людей, входящих в так называемую французскую партию[46]. Нарастание революционного террора заставило их несколько приумолкнуть, но теперь они наверняка воспрянут духом. Странно, подумал граф, получается, что у него больше друзей во французской партии, нежели в австрийской, в которую он входит. Может быть, Францию поддерживают более современные люди? К сожалению, стремление быть современным нередко соседствует с наивностью.
Веноза вошел в кафе. В большом зале он сразу же увидел столик, за которым сидели Пьетро Москати, Пьермарини и Мельци д’Эрил. Вот, подумал он, и доказательство. Даже старый Мельци составляет компанию такой горячей голове, как Москати. Он подошел к ним и услышал, что разговор идет о болезни Чезаре Беккарии[47].
— Присаживайтесь, Веноза, — предложил Мельци д’Эрил. — Похоже, Чезаре серьезно болен. В последние годы он сильно сдал. К тому же эти неприятности с его дочерью…
Графу очень импонировал Мельци д’Эрил. Высокий, худощавый, он отличался удивительным изяществом жестов и движений, сочетал в себе тонкий ум, необыкновенную честность и — что встречалось еще реже — поразительный талант дипломата.
Поздоровавшись с друзьями, Веноза направился к другому столику, за которым сидели банкиры Карло Биньями и Карло Чани с двумя дамами. Джулио подошел к ним, улыбаясь. Они говорили об изнасилованиях, которые вот уже пятнадцать лет потрясали Милан. Но совершались ли на самом деле такие преступления, или это были только слухи? Дамы не сомневались — да, изнасилования совершались.
— Это дело группы подростков, — сказала одна из них, — они нападают и насилуют женщин, а потом угрожают жуткой местью, если те вздумают заявить в полицию. Вот почему все молчат — из страха.
К ним подошел адвокат Корбетта.
— Ну-ну, синьора, ведь нет никаких доказательств. Ни одного заявления! Представляете, ни одного! И знали бы, сколько в Милане мистификаторов. Джентльмены, которые в пух и прах проигрались и хотят скрыть это, уверяют, будто их ограбили, а девушки, потерявшие честь в постели какого-нибудь знакомого, потом защищаются, придумывая, будто их изнасиловали.
— Да вы просто-напросто циник! — возмутилась дама.
Джулио слушал их и думал, что какая-то доля истины в подобных слухах все-таки есть. Он помнит, как еще в 1778 году, когда открывался театр «Ла Скала» в присутствии августейшей семьи, шеф полиции позаботился об исключительных мерах безопасности.
Веноза сел за отдельный столик. Он мог бы пройти в игорный зал, сразиться в карты или отправиться в игорный салон театра «Ла Скала», но ему почему-то не хотелось. С ним происходила какая-то странная перемена, странное внутреннее преображение. Он прекрасно сознавал происходящее, хотя и не представлял, к чему все это приведет. Такое случалось с ним и прежде. Обычно перемене предшествовал длительный промежуток апатии, прерываемой внезапными интуитивными предчувствиями. Как и в тот раз, когда Аппиани, восторженно описывая ему портрет Арианны, набросал легкий эскиз. Он испытал тогда удивительное, глубокое волнение, заставившее его помчаться в Неаполь на переговоры с этим священником и взять на себя столь необычное обязательство — подыскать мужа красавице, купающейся в деньгах.
Он еще не думал, кто бы мог оказаться счастливчиком, хотя Сер-пьери, к примеру, вполне подошел бы на эту роль. Молод, красив, с покладистым характером, к тому же очень нуждается в деньгах.
Официант принес ему вина.
Граф продолжал размышлять о женихе для Арианны. Что-то здесь явно не складывалось. У него даже испортилось настроение. А почему, собственно, ему не приберечь эту невероятную красавицу для себя? Почему бы не сделать ее любовницей? Но как быть с обязательством, данным священнику? Нет, он человек слова. Определенно, его мысли движутся в неверном направлении. Впрочем, в поисках важного решения мысли его обычно бродили словно впотьмах. Очевидно, и на сей раз нужно ждать озарения. И пока ничего не предпринимать.
Внимание графа привлек какой-то шум у входа. Он обернулся. В дверях, покачиваясь, выпятив грудь, стоял Аппиани. Он был пьян. Художник всегда одевался довольно небрежно, а сегодня выглядел особенно неряшливым; на голове шляпа с огромными полями, пальто желто-зеленого цвета, жилет в желтую полоску и белые носки. Две стройные, ярко накрашенные девушки повисли на нем с двух сторон.
Джулио улыбнулся, увидев, как Аппиани неуклюже продвигается по залу в поисках подходящего столика, останавливаясь на каждом шагу поздороваться, потому что нет в Милане человека, который не знал бы его. Граф ничем не выдал свое присутствие. Если Аппиани ищет его — найдет.
Аппиани наконец выбрал столик, велел официанту принести бокал подогретого крюшона с апельсиновой корочкой, добавив в него сахара и немного водки. Девицы, сопровождавшие его, посмеивались над его смешными, неловкими движениями, когда он объяснялся с официантом. Аппиани еще о чем-то спросил его, и тот вместо ответа указал на Джулио. Аппиани поднялся, гордо откинув волосы со лба.
— Мне нужно закончить одно дело, — бросил он девушкам. — Ведите себя прилично в мое отсутствие.
Девицы засмеялись.
Художник направился к Венозе. Огромный и толстый, он, шатаясь, натыкался на столики, едва не наваливаясь на посетителей, сидевших за ними. Джулио наблюдал за его кренделями, пока тот не приблизился и не остановился перед ним, пошире расставив для устойчивости ноги, и все же долго так удержаться не смог, пришлось опереться рукой о столик.
— Вот вы где, синьор граф, — проговорил он. — Можно присесть?
Джулио кивнул.
— После приема у маркизы вы словно улетучились, граф. Я искал вас повсюду. В вашем доме дворецкий сказал, что вы вернетесь весьма поздно. Искал в игорном салоне «Ла Скала», но там никто не знал, где вы. Я и отправился по тавернам… Пришлось немного выпить… Заставили…
Веноза серьезно слушал его. Аппиани пил очень редко, но когда дорывался до вина, то терял чувство меры. Что ж, он художник, подумал граф, и некоторая распущенность ему простительна.
— Ну так что? Угостите меня? А отчего это вы так печальны? Что с вами случилось? Всегда такой жизнерадостный, а теперь сидите, как на похоронах. Ну же, Джулио, откройте вашему другу Аппиани, что терзает ваше сердце. Представляете, девушки, — обратился он к девицам, которые тоже подошли к столику графа, — Веноза влюбился в картину, а с изображением ведь не займешься любовью.
Девиц заинтересовали слова Аппиани.
— В самом деле, граф? Вы влюблены в девушку на картине? Как это романтично! Кристина, ты не находишь?
Веноза посмотрел на девиц. Натурщицы, а по сути проститутки. И все же их удивление и волнение выглядели искренними. Джулио видел, как они посмотрели на него — они не потешались над его чувством. Есть в женской душе какая-то загадочная струна, подумал граф, но какими же порой женщины бывают отвратительными и вульгарными! Аппиани сел и скривил рот. Джулио дружески похлопал его по плечу:
— Если не ошибаюсь, Микеланджело, закончив своего «Моисея», настолько поразился собственному творению, что воскликнул: «Отчего же ты молчишь?» — и запустил в статую молотком. Вы пренебрегаете божественным созданием, которое сами же написали, потому что в сущности вы бесчувственный человек Хорошо, что я разбираюсь в искусстве.
— Ну, если дело только в этом, — ответил Аппиани, который, похоже, несколько протрезвел, — то я тоже кое-что понимаю в искусстве. Клянусь вам, девушки, моя модель действительно необыкновенна, и мне так жаль, ох, не поверите, как мне было жаль, что священник оставил себе мою картину. К счастью, мой друг, вы купили портрет и способны его оценить, а кто еще разбирается в искусстве в наши дни? Представляете, Джулио, изумительное море, солнце, желтовато-розовые огромные скалы и восхитительное создание. Она казалась Венерой, выходящей из пены. Нет, это была королева чаек. Мириады огромных птиц кружили над ее головой… — Аппиани с трудом сдерживал слезы. — Ну а теперь при воспоминании обо всем этом, о жаре, что стояла тогда, мне хочется выпить. Так что, Джулио, неужели не угостите вашего старого друга?
46
В то время итальянское общество разделилось на две части — сторонников французского правления и приверженцев австрийского императора. Словесные баталии между ними со временем переросли в боевые действия.
47
Чёзаре Беккария (1738–1794) — выдающийся итальянский просветитель, юрист, публицист. Его знаменитое сочинение «О преступлении и наказании» сыграло значительную роль в истории развития европейского уголовного законодательства.