Зачем? Чтобы проверить, не удрал ли Рукоз, подкупив своих стражей? Или, напротив, чтобы освободить его, пока шейх не подоспел? К тому времени это уже не могло иметь ни малейшего значения.
Старинные конюшни располагались поодаль от замка. Потому-то их и забросили задолго до времен шейха, построили другие, поближе. С тех пор они чаще всего служили овчарней, но иногда там же ненадолго запирали одержимых, буйных помешанных или преступников, слывших опасными.
Внутри все было просто и основательно: толстые цепи, прикрепленные к массивной стене, тяжелая дверь полумесяцем, две решетки, вмурованные в каменную кладку.
Подходя, Таниос вроде бы смутно различил силуэт одного из стражей, сидящего, прислонясь к стене, другой растянулся на земле. Сначала он задержал шаг, собрался было уличить их, застав спящими на посту. Но тотчас передумал, затопал погромче, прокашлялся, чтобы разбудить парней загодя, тогда ему не придется их отчитывать. Они и тут не шелохнулись. И вдруг он заметил, что дверь распахнута.
Стража узника была мертва. И те, оба, и двое других, лежавших чуть дальше. Склонясь над каждым, он мог собственными руками потрогать их раны, убедиться, что им всем перерезали горло.
«Будь ты проклят, Рукоз!» — прорычал он, уверенный, что это сообщники пришли освободить его. Но, войдя в здание, увидел распростертый под сводами труп, все еще с цепями на ногах. Таниос узнал отца Асмы по одежде и телосложению. Голову победители унесли в качестве трофея.
Преподобный Столтон сообщает, что ее в тот же день торжественно пронесли по улицам Сахлейна, насадив на штык. Его отзыв весьма суров:
«Чтобы раздобыть голову преступника, убили четырех невинных. Кохтан-бей мне сказал, что не хотел этого. Однако же он это допустил. Завтра явятся молодцы из Кфарийабды и в отместку перережут горло другим невинным. Обе стороны на много грядущих лет найдут в этом великолепные основания для своей непрерывной обоюдной мести.
Господь не говорил человеку: „Не убий без причины“. Он просто сказал: „Не убий“».
А двумя абзацами ниже пастор еще добавил: «Эти гонимые судьбой общины много столетий назад приютились здесь, уцепившись за бок одной и той же горы. Если в этом убежище они передерутся, окружающее рабство подступит и поглотит их с головой, как морской прилив — прибрежные скалы.
На кого в этой истории ложится самая тяжкая ответственность? Само собой, на египетского пашу, что натравливал горцев друг на друга. Да и на нас, англичан и французов, явившихся, чтобы здесь продолжать наполеоновские войны. И на власти Оттоманской империи с их беспечностью и приступами фанатизма. Но коль скоро я пришел сюда, полюбив Предгорье так, словно сам здесь родился, я вправе сказать: самая непоправимая вина лежит на жителях этого края, будь они хоть христиане, хоть друзы…»
Таниос, «житель этого края», даром что не мог заглянуть в записи своего бывшего воспитателя, увидел во всем случившемся единственного виновника — самого себя. Разве ему не говорили, что подобная драма неизбежно произойдет, если он откажется казнить Рукоза? Даже кюре и тот его предупреждал. А он не пожелал слушать. Эти четверо юношей — кто, как не он, обрек их на смерть единым жестом, да еще чуть ли не любовался своей повелительной манерой? Кровопролитие, которое за этим последовало, он спровоцировал своей неспособностью жестоко карать. Итог: он повинен в нерешительности. Повинен в попустительстве во имя прежней привязанности, ради памяти об ушедшей любви. Повинен в жалости.
Он был настолько убежден в собственной виновности, что не решился сразу вернуться в селение, чтобы рассказать о случившемся. Побрел в сосновый лес, недавно уничтоженный пожаром. Некоторые деревья обуглились, но остались стоять, и он поймал себя на том, что гладит их, будто лишь им дано понять, что у него на сердце. Его ноги погружались в черную траву, и он напрасно искал взглядом тропинку, по которой когда-то бегал в Сахлейн, в школу. Едкий дым жег ему глаза.
Небо мало-помалу светлело. В Кфарийабде светает куда раньше, чем покажется солнце, потому что на востоке, совсем близко, его заслоняет одна из высочайших вершин Предгорья — светилу требуется немало времени, чтобы выплыть из-за нее. В час заката, напротив, уже темно, в окнах зажигаются лампы, а на горизонте еще виден солнечный диск, сперва багровый, потом голубоватый, а под конец озаряющий лишь узкий, как в колодце, клочок моря, где ему суждено угаснуть.
В то утро многое успело произойти прежде, чем показалось солнце. Таниос еще блуждал по обугленному лесу, когда грянул церковный колокол. Удар, потом тишина. Второй — и молчание. Таниос содрогнулся. «Они нашли трупы!»